Сволочь (сборник)

– Неужели все так печально закончилось? – всхлипнув, спросила Лиля.

– Может быть, – ответил я. – А может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой окраине они не нашли уголок, который приютил их, и жили там долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней: судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.

В это время официант принес пиво.

– А историю про девушку… вы ее тоже придумали? – спросила Лиля.

– Какая разница? – ответил я. – Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на «ты».

– Это как-то. слишком быстро. – смутилась Лиля.

– Быстро? – возмутился я. – Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему «вы». Это, в конце концов, невежливо.

– Говорить «вы» невежливо?

– Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему «ты», то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на «вы» – смешиваешь со множеством.

– Миша, – покачала головой Лиля, – вы какой-то. странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно.

– Если я начну говорить правильные вещи, – ответил я, – можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.

– Зачем?

– Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!

Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.

– Ну как? – спросил я.

– Горькое…

– Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.

Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.

– А теперь?

– Не знаю. Ой, у меня что-то голова закружилась!

– Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло так, что она даже забыла, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: «Карету мне, карету!» Затем пришла в себя – а перед ней вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.

– Я не хочу приходить в себя, – заявила Лиля.

– И замечательно, – кивнул я. – Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу чего-нибудь поесть.

– Нет, это как-то. нехорошо.

– Что нехорошо?

– Что вы. что ты на меня будешь тратиться.

– Зато по-честному.

– Почему по-честному?

– Ну, сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за все это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек, и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.

– Ты такой богатый?

– Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери, и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?

– Накормлю.

– А напоишь?

– Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?

– От нестабильности доходов. Постоянство – штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.

– А ты давно работаешь экскурсоводом?

– Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я – так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что будем заказывать?

– Да я не голодная…. Я лучше еще пива. – Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. – А ты во всем непостоянен?

– Ну, что ты. – почему-то смущенно проговорил я. – Я постоянен в своем непостоянстве.

– С тобой весело.

– С тобой тоже. – Я обнял Лилю.

– Что ты делаешь? – спросила она, не отстраняясь.

– Ничего особенного, – ответил я. – Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.

В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обитой плюшем банкетке под фикусом сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита – видимо, успокаивала.

– Да не волнуйтесь вы так, – донесся до нас ее голос. – Лиля – взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.

– Уже вернулась, – подал голос я.

Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.

– Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?!

– Папа, – начала было Лиля, но отец не дал ей закончить.

– Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!

– Считайте, что нашли, – снова вмешался я. – Двадцать пять процентов можете взять себе, остальное – государству.

Родители моей спутницы покосились на меня, как на некий говорящий предмет, и снова обрушились на Лилю.

– Ты где шлялась? Ты с вот этим вот шлялась?

– Меня, между прочим, Мишей зовут, – с обидой напомнил я, но меня продолжали игнорировать.

– Что ты делала весь день? Чем от тебя пахнет? Он напоил тебя?

– От нее пахнет дарами Брюсселя, – пояснил я. – И что значит – напоил? У меня с собой соски нет, да и дочь ваша на младенца не похожа.

– С вами, молодой человек, я отдельно поговорю, – заявил папаша. – Вы похитили мою дочь! Вы ее напоили! Вы совратили ее…

– Попрошу меня не оскорблять, – твердо проговорил я. – Я целомудрен, как история Древней Греции, и добродетелен, как «Песня Песней».

– Вы хоть понимаете, что мы чуть не сошли с ума?

– Это изумительное пограничное состояние, – ответил я. – В такие минуты люди пишут поэмы, симфонии и картины. Надеюсь, что и вы провели это время с толком.

– Наглец! Я вас убью!

– Если вы меня убьете, я на вас смертельно обижусь и не буду с вами разговаривать.

– Леня, отойди на секунду, – вклинилась в разговор Лилина мать.

Она подошла ко мне вплотную, посмотрела мне в глаза и замахнулась.

– Я вижу, вы хотите дать мне оплеуху, – не двигаясь с места, сказал я. – Точно так же обошлась одна вдовая брабантская герцогиня с блистательным Лоэнгрином. На герцогинину дочку Эльзу напали в лесу волки, Лоэнгрин вступил с ними в неравный бой, убил кровожадных тварей и спас Эльзе жизнь. А когда он доставил девушку во дворец и та предстала перед матерью в разорванных одеждах, возмущенная мамаша решила, что это спаситель ее дочки так постарался, и отвесила вдохновенному Лоэнгрину пощечину.

– Леня, что он несет? – изумленно уставилась на мужа Лилина мать, так и застыв с поднятой рукой. – Какая брабантская герцогиня? Какие волки?

Какой Лоэнгрин? Этот человек хочет, чтоб у меня начался новый приступ?

– Этот человек хочет есть, а еще больше спать, – отрезал я. – Послушайте, бдительные и любящие тираннозавры, вашей дочери двадцать пять лет, она взрослый и умный человек, а вам все хочется выгуливать ее на поводке, как несмышленую болонку. Прекратите над ней издеваться, дайте ей дышать свободно.

– Лилечка, – мамаша, не слушая меня, прижала к себе дочь, – скажи, он приставал к тебе? Он пытался тебя поцеловать?

– Что значит пытался? – удивился я. – Просто поцеловал. Она хорошо целуется для узницы с двадцатипятилетним стажем. Трогательно, нежно и очень искренне. Лиля, не молчи все время, скажи что-нибудь.

– Мама… папа… – тихо пробормотала Лиля. – Простите меня. Я. Как глупо все. Я не думала. Я не хотела. Простите.

– Пойдем в номер, дочка, – сказал Лилин отец, нежно ее обнимая. – Все будет хорошо.

– Все будет прекрасно, – добавил я. – И не забудьте по новой завязать рукава у нее на спине.