Душа на осколки

Глава 3

Прошло почти три года.

– Леди Альма, вы просили разбудить вас до восхода! – Свира трижды ударила кулачком о дверь, прежде чем ворваться в покои госпожи. Вот уже почти три года, как госпожи.

– Спасибо, Свира, – Альма же сидела у трюмо, скалывая волосы в пучок.

Она проснулась сама. Эту привычку нежность нынешней жизни искоренить в ней не смогла. Впрочем, не только эту.

Вот уже долгие месяца она спала на самой мягкой в мире перине, такой же, как в первую ночь тут, шелковые простыни сменяли одна другую через день, а ванна продолжала каждый вечер разносить сладкую истому по всему телу. И как ни странно… Альма к этому привыкла.

Привыкла ко всему: к лености жизни нежных барышень, единственной заботой которых является учеба и развлечения, к неправильной роскоши, в которой когда-то упрекнула, к людям и нелюдям вокруг. К Аргамону, ставшему учителем. К вечно задумчивому Ринару. Даже к нему.

Сколько длилось это привыкание? Не было в жизни Альмы такого, чтоб ложась спать, она еще была послушницей монастыря святого Кастия, а проснувшись – почувствовала себя леди Альмой Кристэль. Именно к этому роду, по словам Аргамона, она и принадлежала. Нет, все происходило постепенно, день ото дня Альма все больше чувствовала, как свыкается со своим настоящим. Сначала с роскошью вокруг, потом со странными отношениями обитателей дома между собой и к ней, потом – с осознанием себя частью всего этого.

Аргамон оказался великолепным учителем. Он преподавал ей не только чары. Он учил ее этикету, помогал усовершенствовать правописание, чтение, основы арифметики, заставлял читать книги и думать. Главное – он неустанно заставлял ее думать, размышлять, оценивать всех и вся. Учил тому, что так старательно пресекали обитательницы монастыря. Там собственные суждения были ни к чему, слишком они казались монахинями вольнодумными, здесь же Аргамон радовался каждому вопросу, каждому сомнению.

– Умница, гелин, – в подобные моменты усач улыбался, щелкая ученицу по носу, а потом приговаривал: – Когда-то ты станешь настоящим тираном, радость моя. Только подумаю, что какому-то несчастному достанется в придаток к твоей красоте еще и ум, остается его лишь пожалеть.

После слов по комнате разносился раскатистый хохот Аргамона, а Альма на мгновение застывала, не зная, что ответить.

Свира, из служанки, боявшейся смотреть в глаза, стала единственной подругой.

Лорд Ринар… Он так и остался для Альмы загадкой. С одним большим отличием – теперь разгадать его хотелось, очень хотелось. Девушка видела его реже, чем других обитателей дома. Лишь знала, что он проводит дни в своей комнате, в своем кабинете, в своих поездках. Там, где ей не рады. Там, где не рады никому, кроме, разве что, Аргамона. Трапеза же, устроенная в честь ее приезда, была в доме исключением из правил. Обычно вечера они с Аргамоном проводили вдвоем.

Усач был не просто управителем дома, он считался советником и другом лорда Тамерли. Потому и имел честь делить с ним стол и пищу. Правда выпадали такие случаи довольно редко, место Ринара очень часто пустовало так же, как и тарелка на противоположной стороне стола.

Не выдержав, Альма однажды спросила у Аргамона, зачем слуги вечно накрывают на четверых, подозревая, что это просто какая-то неведомая ей традиция, но мужчина удивил ее своим ответом.

Улыбка сползла с лица усача, а взгляд на секунду стал суровым.

– Так надо, гелин, и забудь об этом. Не смей спрашивать у Ринара, – такой настоятельной рекомендации Альма вняла. А спрашивать у Ринара она не стала бы в любом случае. Кто она такая, чтобы требовать ответов у лорда?

Она понятия не имела, чем он разбавляет праздность или занятость своих дней. Лишь изредка пересекаясь с ним в коридорах и комнатах, чувствовала, как сердце предательски пропускает удар, а потом вдруг несется галопом.

Страшно было признаться в этом даже самой себе, но она влюбилась в этого молчаливого вечно задумчивого лорда. В своего благодетеля и опекуна, а он… А он все эти годы провел рядом, но будто на другом краю вселенной.

Иногда, углубившись в свои мысли, Ринар врывался на застекленную лоджию, служившую полигоном Альмы во время практических занятий по магии. Аргамон учил ее тому, что умел сам, и что могло пригодиться ей: бытовые чары, левитация, элементарная трансфигурация, игра со светом. По правде, даже это давалось ей с трудом, что в очередной раз подтверждало версию девушки о том, что когда-то о родителях-магах ей соврали. Будь они действительно сильными, ей не пришлось бы недели напролет пытаться оторвать от поверхности стола всего лишь иглу.

Вот так, во время их уроков, когда нервы на пределе, когда даже воздух пропитан ее желанием сотворить чудо, на лоджию иногда врывался порыв ветра, несший с собой запах горечи и хвои. В такие моменты очередная игла могла взметнуться вверх, воткнувшись в потолок, но Альма этого не замечала.

Резко развернувшись, она провожала взглядом мужчину, не обратившего на них с Аргамоном ни малейшего внимания.

Так было почти всегда. Даже проводя вместе время за ужином, Ринар чаще всего оставался отчужденным. Он находился здесь и одновременно неизвестно где. Снисходительно реагировал на несмелые попытки заговорить, улыбался чаще всего невпопад, вставал из-за стола слишком быстро. Мчась на ужин, Альма каждый раз предвкушала, что на этот раз мужчина посмотрит на нее как-то по-особенному, скажет что-то важное, невзначай коснется или сделает еще что-то, о чем можно будет вспоминать ночи напролет, лелея свою влюбленность, а уходила девушка, чувствуя горькое разочарование из-за того, что еще один ужин с ним прошел зря.