Страница 9 из 13
В голосе Федьки так явно читались сладостные воспоминания, что Саша подозрительно спросил:
– У тебя что, было с ней что-нибудь?
– А то! – Федька хвастливо гоготнул. – У Ленки, считай, со всеми было, даже с Ивануткиным! – И он громко заржал, тряся длинными пегими патлами и взблескивая очками.
Саша тоже невольно засмеялся. Маленький Ивануткин был крупной Кашеваровой, что называется, «по колено».
Федька вытряс в стаканы остатки водки, конспиративно завернул бутылек в газету, чтобы не травмировать мать, которая нервно реагировала на вино-водочную тару, и засунул в мусорное ведро.
Они молча допили водку, и Саша спросил:
– Это что, у вас так принято в лаборатории, коллективная любовь?
Федька остро глянул на него.
– А тебе че, в лом? Тебе «чуйства» подавай, высокие отношения, царевну Несмеяну? Не понимаю я тебя, Санек. Да на твою Несмеяну без слез не глянешь. Ни рожи, ни кожи, ни титек.
– Федя, – задумчиво спросил Саша, – хочешь в морду?
– А че, давай, – не испугался Федька. – Закон джунглей – поел, попил, хозяину морду набил…
– За «поел-попил» спасибо, а за язык свой поганый схлопочешь.
– Очкариков не бьют! – пафосно воскликнул Федька. И, проникновенно глядя Саше в глаза, заговорил тоном заботливого папаши: – Я, Саня, за тебя беспокоюсь. Пойми, на баб нельзя смотреть снизу вверх. Они, если это почуют, на шею сядут и всю кровь из тебя выпьют. Как говорится, не сотвори себе вампира!
Саша молча, в упор смотрел на Федьку, и Федька под этим взглядом быстренько свернул с опасной темы.
– Как думаешь, Саня, чего Ленку к змеям понесло?
Саша подумал, что эту… «Шарон Стоун» без царя в голове могло занести куда угодно. Но говорить ничего не стал, только пожал плечами.
– Не-ет, Саня. – Федька поднялся и стал составлять грязную посуду в раковину. – Не-ет, что-то тут не то! Я тебе так скажу: Ленка к змеям не полезла бы даже под пистолетом. Она о них даже слышать не могла спокойно, прямо писалась от страха…
В окно хлестанул дождь. Порывом ветра капли дождя занесло в открытую форточку, и они густо окропили подоконник. Федька подошел к окну, захлопнул форточку и некоторое время стоял, вглядываясь в слепую темень. Потом задернул занавеску, вернулся к столу и, опершись руками о столешницу, навис над Сашей.
– Знаешь, Саня, – сказал он зловещим шепотом, – мне почему-то кажется, что Ленку кто-то убил!..
Лиза Мурашова и Людмила Пчелкина вернулись в этот день домой продрогшие и промокшие. Утром, собираясь на работу, оптимистка Людмила выложила из сумки зонтик, не захотела таскать лишнюю тяжесть по хорошей погоде. Поэтому возвращались они под Лизиным зонтом, под которым вдвоем было тесновато, и их изрядно похлестало дождем.
Подбегая к общежитию, они мечтали только об одном: сейчас они бросят сумки, схватят полотенца, халаты и побегут в душ, под горячую воду. Но их ждало жестокое разочарование.
В общаге стоял промозглый холод, казалось даже, что здесь холоднее, чем на улице, отопление давно отключили. Внизу вахтерша тетя Дуся сказала им, что горячую воду отключили тоже, и душевые не работают. А поднявшись в свою комнату, они совсем пали духом. Здесь было еще холоднее, чем в коридорах. В окно, опрометчиво расклеенное и помытое в один из тех теплых дней, когда кажется, что холода уже не вернутся, дуло так, что отлетала занавеска. Словом, все было плохо.
Людмила предложила сбегать в баню на соседней улице и хорошенько отогреться в парилке. Идея была хорошая, но, поразмыслив, они от нее отказались. Денег до зарплаты оставалось немного, а баня была непростая, с «наворотами» – сауной, бассейном, фитобаром, и билеты туда были дороговаты.
Поэтому поступили проще – достали бутылку коньяка, купленную для «красивой жизни».
Красивая жизнь у них происходила в субботу вечером, после всех домашних дел: уборки, стирки, глажки и приведения себя в порядок. Тогда на ужин готовилось что-нибудь повкуснее, варился настоящий, а не растворимый кофе, куда и добавляли коньяк, а из морозилки извлекали «полено» пломбира.
Под это получались классные задушевные посиделки с разговорами обо всем. Правда, в последнее время Людмила все разговоры сводила к одному – к «Пашечке». Это тяготило Лизу. Она считала Людмилину любовь безнадежной. Слишком взрослым, слишком опытным и значительным человеком был Павел Анатольевич Петраков для наивной Людмилы. Ну чем она могла его заинтересовать? Правда, недавно сбежавшая от Петракова жена Ольга была ненамного старше, но Лиза все-таки считала, что у Людмилы нет шансов. К тому же наблюдательная Лиза заметила, что в последнее время Петраков все больше сближается с Зоей. Поэтому разговоры о «Пашечке» она поддерживала неохотно и очень радовалась, когда к ним на огонек забредали Валера или Света Николашины и разговор сворачивал на тайны мироздания или общежитские сплетни.
Но сегодня была не суббота, на ужин был гороховый суп, в окно барабанил нескончаемый дождь, а перед глазами так и стояли два черных пластиковых мешка.
Надо было как-то налаживать жизнь.
Кастрюльку с супом поставили на плитку, и пока суп грелся, Лиза и Людмила быстро переоделись в шерстяные спортивные костюмы, которые так и не понадобились сегодня утром, натянули толстые шерстяные носки и свитера, отодвинули стол подальше от сквозящего окна, расставили тарелки и чашки, порезали хлеб.
Людмила разлила дымящийся гороховый суп, и под эту сомнительную закуску они выпили по полчашки коньяка.
Коньяк был хорошим. Он мягко стек в желудок, проник в сосуды и по ним добрался до каждой клеточки тела, наполнив ее блаженным теплом. Иззябшие щеки и носы заалели клюквой, все стало казаться не таким ужасным, а то, что произошло в институте – совершенно нереальным, будто приснившимся в дурном сне.
За окном совсем стемнело, а они все сидели за столом. Задернули занавески, включили свет, в десятый, наверное, раз включили чайник. Хмель схлынул, и вновь перед глазами замаячили два черных пластиковых мешка.
Они уже все обсудили вдоль и поперек, припомнили в деталях все, что видели и слышали сегодня, и чем дальше, тем больше убеждались: то, что произошло сегодня, произойти просто не могло.
– Лизочек, я тебе чем хочешь поклянусь, не могла Ленка в террариум залезть! – гудела Людмила, доставая из холодильника остатки колбасы, предназначенной, между прочим, для утренних бутербродов. Людмила «на нервной почве» все никак не могла наесться и дочищала холодильник от последних крох еды. – Она к этим змеюкам на пушечный выстрел не подошла бы!
Взяв нож, Людмила стала поспешно сооружать бутерброд.
Лиза сидела, нахохлившись, поджав под себя ноги и засунув подбородок в высокий воротник свитера.
– Но все-таки как-то она туда попала, – сказала она, утаскивая из-под руки Людмилы кусочек колбасы.
Та с сожалением проводила колбасу глазами и откусила от бутерброда.
– Шушай, – с набитым ртом пробурчала она, – а вшуш шето шамошштво?
– Что? – не поняла Лиза. – Проглоти и скажи снова.
На миг она почувствовала себя воспитательницей детского сада.
Людмила с трудом сглотнула и внимательно оглядела бутерброд со всех сторон, прикидывая, откуда бы откусить снова.
– Я говорю, вдруг это самоубийство? Может, Ленка нарочно туда пошла, чтобы змеи ее закусали?
– Людмилища! – возмутилась Лиза. – Что ты несешь? Люди погибли, а тебе шуточки!
– Какие шуточки, Лизочек! – Людмила уже любовно мазала маслом следующий кусок хлеба. – Вот ты знаешь, что Клеопатра, например, искала способ самоубийства и выбрала змеекусание как самый эстетный?
– Змеекусание! – передразнила Лиза. – Клеопатра! Ну ты сравнила! Это Ленка-то у нас эстетка? Нашла тонкую натуру!
Людмила некоторое время посидела, задумчиво разглядывая бутерброд, как будто представляя на его месте Ленку Кашеварову.
– Да, – наконец призналась она, – не выходит… Для Ленки это слишком эстетно.
– Эй, вы чего тут сидите?! – К ним без стука ворвалась жена Валеры Николашина Света. – Вас там по телику показывают!