Страница 23 из 26
– Я всегда рассказываю тебе обо всём честно, не кривя душой, как оно есть на самом деле, – говорил я ему. – А ты, пользуясь моей доверчивостью, держишь меня за дурака, используешь как своего шпиона. Мне известно больше, чем ты думаешь. Хотя ты мне ничего не объясняешь. Ты же не хочешь, чтобы я обращался за объяснением к кому-то другому. А такие люди, интересующиеся твоими работами, найдутся. Будь спокоен. И всё выплывет наружу. Вот если бы ты рассказал мне всё без утайки, то я бы хранил твой секрет в тайне, как в могиле. И, может быть, даже чем-то помогу тебе.
– Не, ладно, – наконец, сдавшись, сказал он мне, – сейчас я всё приведу в надлежащий вид, и мы поговорим.
Мне пришлось ждать довольно долго, пока он наводил порядок в лаборатории. Наконец, освободившись, он сел возле меня и начал говорить:
– Ты же знаешь, – были его первые слова, – что фундамент человеческих знаний складывается по кирпичику. Из века в век каждый учёный вносит свою скромную лепту в копилку мировых открытий. Так мы, исследователи, шаг за шагом продвигаемся вперёд, познавая природу и окружающий мир, создаём новую философию, модифицируя стиль своего мышления. После совершенной Декартом революции метода в истории Спиноза выдвинул программу детерминированной системы мира, положив её в основу монистической концепции единой субстанции.
– Можно без этих долгих предисловий? – не вытерпев, я заёрзал на стуле.
– Никак нельзя, – спокойно ответил он. – Иначе ты ничего не поймёшь.
– Я и так ничего не понимаю, – заметил я ему.
– Так вот, – продолжал он, как ни в чём не бывало, – наберись терпения и слушай дальше, если что-то хочешь понять. Лейбниц перенёс акцент на автономные детали мироздания. Основой их индивидуализации были силы. Картина мира стала плюралистической системой бесчисленных субстанций, динамических по своей природе. В дальнейшем был открыт плюрализм самих этих сил, плюрализм законов, отсутствие тождественности казуальных связей, скрепляющих детали мира в единое целое. Ученые с каждой эпохой всё больше понимали, что в нашем мире не всё так просто, как кажется на первый взгляд. Наши знания усложнялись, выявлялись иерархии законов, сил, казуальных связей, форм движения.
В это время я услышал глухой удар в стену и вздрогнул. Однако Василий Павлович, как ни в чём не бывало, продолжал говорить:
– Открытия Ньютона, Канта, Макса Борна последовательно расширяли представления о нашем мире, натыкаясь на новые загадки, которые ставила перед нами действительность. Одни учёные преодолевали заблуждения других ученых и делали собственные открытия. Так, Эйнштейн говорил, что теория относительности не могла бы появиться без преодоления кантианской априорно-субъективной трактовки геометрии. Она не могла бы появиться без радикального перехода от концепции пространства и времени как форм созерцания к концепции объективного пространства-времени. Но, замечу, что теория относительности была результатом применения к физическим теориям уже известных нам критериев внутреннего совершенства и внешнего оправдания.
– Говори по существу, – теряя терпение, опять перебил его я. – И если хочешь, чтобы я что-то понял, говори доходчиво без всяких теоретических углублений.
– Хорошо, – согласился он, – но, чтобы ты меня лучше понял, я дам тебе последнее теоретическое объяснение. В теории относительности есть такое понятие «принципиальной наблюдаемости». Математики Лобачевский и Риман, отстаивая в области дискурсивного мышления, из которого Кант изолировал созерцание, доказывали возможность экспериментальной проверки. И когда общая теория относительности, сделав выбор исходных геометрических аксиом физической проблемой, внесла в геометрию онтологические критерии и экспериментальные выводы, то она окончательно похоронила трансцендентальную эстетику. Однако…
– Проще! – взмолился я. – Говори ещё проще. Я же не учёный-физик и не математик. Не забывай об этом.
– Да, да, – поддакнул он, продолжая, – сейчас мы подходим к главному. «Наблюдатели», приложившие руку к исследованиям в изложении теории относительности, отнюдь не имели в виду субъективизацию физических процессов и их неотделимость от наблюдаемости. Потому что между такой концепцией и субъективизацией физического мира такое огромное различие, что его можно назвать пропастью. И эта пропасть, практически, отделяет исключающие одно другого мировоззрения. В кантианской философии в ХIХ веке появились так называемые «двумерные наблюдатели», которые не могли составить представление о третьем измерении. Современные исследователи, работая в двумерном измерении, энергично движутся из одной точки сферической поверхности в другую. Но в отличие от кантианских наблюдателей, они имеют ясное представление о третьем измерении, не входящем в их непосредственное субъективное созерцание. Эти исследователи обнаруживают нарушение эвклидовых соотношений и интерпретируют такое нарушение как кривизну своей двумерной поверхности. Тем самым третье измерение входит в их опосредственное дискурсивное созерцание. На этих основаниях, углубляя моё исследование, я пошёл дальше и открыл четвертое измерение.
– Ты открыл четвёртое измерение? – удивился я. – Открыл, и никому – ни слова?
– Но тебе-то я говорю, правда, под большим секретом, – молвил Василий Антонович.
– Это почему же? – удивился я. – Почему ты говоришь мне это под секретом?
– Потому что ещё не известно, что из всего этого вылезет. Дело в том, что я соприкоснулся с другим миром. Я открыл «Антимир». Или можешь называть его ещё «Параллельный мир». Пока что я его основательно ещё не изучил, но больше склоняюсь назвать этот мир «Абсолютным пространством». Если ты желаешь, я могу тебе пояснить, почему так считаю.
– Желаю, – с готовностью ответил я.
– Видишь ли, ещё до своего открытия я обратил внимание на современные представления о симметрии и чётности, которые начали развиваться во второй половине 50-х годов ХХ-го века после открытия в физике не сохранения чётности при слабых взаимодействиях. В случаях распада частиц, вызванного слабым воздействием, их правая и левая стороны становятся несимметричными. Если заменить правовинтовую систему координат левовинтовой, иначе говоря, при зеркальном отображении, изменяется волновая функция частицы. Таким образом, частица оказывается чем-то вроде человека, который обнаруживает, как в твоём случае, в зеркале новые, не свойственные ему самому внутренние соотношения и особенности поведения. Но отражение человека в зеркале было для Канта наряду со второй перчаткой или второй рукой доказательством необходимости ссылаться на Абсолютное пространство, потому что существовала презумпция идентичности внутренних соотношений в правой и левой руках, правой и левой перчатках, в предмете и его зеркальном отображении. Их неконгруэнтность указывала на участие пространства как такового в демонстрируемом неконгруэнтностью различии. Последнее нельзя объяснить логически, дискурсивно, поэтому оно представляется чисто наглядным и переносится вместе с абсолютным пространством в область чистого созерцания. Но несохранение чётности устраняет не только абсолютное пространство, в том понимании, которое существовало раньше, но и самые общие посылки трансцендентальной эстетики, поскольку оно демонстрирует дискурсивность наблюдения и его неотделимость от объекта наблюдения. Однако несохранение чётности комбинируется с преобразованием заряда, этот процесс меняет собственно физические свойства, отнюдь не входящее в чистое созерцание, то есть в созерцание, независимое от объекта, обладающее априорной пространственно-временной рамкой. Нам не стоит забывать, что реальность – это наш физический мир, иными словами, материя. Поэтому мы должны держаться за неё обеими руками, если не хотим выпасть из её поля зрения.
– Я опять перестаю тебя понимать, – воскликнул я в отчаянии.
– Это ничего, потерпи, – сказал он, – сейчас я перехожу от теории к практике. Из всего мною сказанного, ты, наверняка, понял, что я, открыв четвёртое измерение, посмотрел на так называемое Абсолютное пространство ни кантианским, а своим собственным взглядом и окрестил его для себя «Иным миром». После этого я занялся практикой и стал пытаться найти тот мир, как бы пощупать его вещественную часть. И знаешь, что мне помогло это сделать?