Выбери меня

– Я не могу, Люсь… – не повернув к ней лица, проговорила куда-то в горестное пространство мама. – Не могу… У меня так болит все внутри, сил нет… Никакого терпения уже нет. Если буду падать, вы уж меня подхватите.

– Так, может, тебе таблеточку дать? У меня анальгетик хороший есть…

– Да что там анальгетик… Мне давно уже не помогает никакой анальгетик, даже самый сильный. Наверное, я тоже скоро умру. Недолго осталось.

– Господи, да что ты такое говоришь, Мариночка… У тебя же дети… Да разве так можно…

– Я знаю, что говорю. Знаю… И все, не будем больше об этом…

Мама болела долго, но подняться так и не смогла. Как объяснил Ольге врач в больнице, у нее воля к жизни иссякла. И ничего эту волю восстановить не смогло, и даже материнский долг не смог пробиться через вторую стадию онкологии, которая излечивается в подавляющем большинстве случаев. Они ходили к маме в больницу, носили бульоны, и котлеты, и свежий творог с рынка. Денег не было совсем, но им немного помогала та самая родственница, тетя Люся, что жалела маму на похоронах. Как-то они умудрялись выкраивать из этой малости и для мамы. А еще соседка сердобольная помогала – Нина Федоровна. Даже посоветовала Ольге, чтобы та определила Варю в интернат – сама, мол, еще не выросла, чтобы такой груз на себе нести: и больную мать, и сестренку… Но Ольга отказалась, и Варя была ей благодарна за это. А вскоре и маму из больницы выписали… И все пошло вроде бы по-прежнему, но ненадолго. Через год мама опять попала в больницу. Сделали срочную операцию, а потом выписали домой – умирать…

В тот день у Ольги аккурат был день рождения – восемнадцать исполнилось. Так и сидели за столом втроем – десятилетняя Варя, именинница Ольга да мама, вся исхудавшая, согбенная, как старуха, с черными провалившимися подглазьями. Они с Ольгой молчали, а мама говорила. Только не поздравительные тосты, а совсем другие слова…

– Ты прости меня, Оленька, не смогла я. Видать, природа у меня хлипкая, могу только в счастье жить, а испытания мне не под силу оказались. Я ж понимаю, что меня домой-то умирать выписали… И ты тоже это понимаешь, я знаю. Вот и давай будем рассуждать из этого обстоятельства… Вдруг и вовсе не удастся больше поговорить?

– Мам, ну не надо… Не надо, пожалуйста… – тихо заплакала Ольга, придерживая вмиг расквасившееся лицо дрожащими ладонями.

– Да я все понимаю, что не надо бы сейчас, Оленька, в твой день рождения, но что ж поделаешь… А вдруг у меня другого времени не будет? Надо ж поговорить, обсудить все, как вам с Варенькой жить после меня… Давай-ка успокойся и послушай меня внимательно. Соберись, Оленька, соберись. Так надо, милая.

– Да, я сейчас… – торопливо размазала по щекам слезы Оля. Задержала дыхание, до боли прикусила губу и некрасиво судорожно икнула, пытаясь успокоиться.

– Оленька, я понимаю, каково тебе сейчас… И ты прости меня, ради бога. Понимаю, с какой обязанностью тебя оставляю… Но у тебя характер крепкий, ты в деда пошла. Ты сможешь, я знаю. Ты, Оленька, обещай мне, что Варю в детдом не отдашь… Прямо сейчас обещай.

– Мам, ну о чем ты говоришь… Конечно… – снова чуть не заплакала Оля, но сдержалась. – Об этом даже речи нет…

– Спасибо, Оленька. А ты… – медленно повернулась к Варе мама, – а ты, Варюша, слушайся Олю во всем… Не перечь, не вредничай, будь тише воды, ниже травы… Как Оля скажет, так и поступай… Поняла? Чего молчишь?

– Да, мам, я поняла… – только и смогла произнести Варя и тоже не сдержалась, расплакалась.

Плакать было почему-то стыдно, будто она своим плачем очень огорчала и маму, и Олю. Но они вдвоем принялись ее утешать, будто спохватились, что такие разговоры непосильны по своему горестному духу для психики десятилетнего ребенка. Мама даже попыталась улыбнуться, подбадривая ее, но лучше бы она этого не делала. Улыбка вышла такой жалкой, что Варя еще горше разрыдалась, орошая солеными слезами винегрет на своей тарелке. Потом, успокоившись, так и ела его – пересоленным…

– Ну все, девочки мои любимые, все… Больше не будем о грустном… – вяло махнула исхудавшей ладонью мама. – В конце концов, у нас праздник сегодня… С днем рождения тебя, Оленька, дорогая! Какая же ты красавица выросла! Сильная, умная, ответственная! Я знаю, все у тебя в жизни хорошо сладится! И замуж за хорошего человека выйдешь, и детей родишь… Не польстись только на слабого мужчину, Оленька. Слабость – она штука коварная, она всегда кроется за обаянием да легким характером на первый взгляд… Ищи себе мужчину основательного, пусть и с тяжелым характером. И любовью не обманись. Пусть будет трезвый расчет на первом месте. А любовь – она что… Она дело наживное. А самое главное – не верь сказкам про рай в шалаше. Не бывает такого рая для женщины… Потому что этот рай обязательно адом обернется. Поняла меня, Оленька?

– Да, мам. Поняла.

– Вот и хорошо, вот и ладно. Я ж знаю, какая ты у меня умница. Только Варю сначала до ума доведи, а потом уж и о себе подумай. Профессию в руки дай… Да не какую-нибудь легкомысленную, а крепкую профессию, чтобы она без куска хлеба не оставалась. И во всем остальном тоже приглядывай… Варя красивой девушкой вырастет, это уже и сейчас видно, за ней ведь глаз да глаз нужен будет. Не дай бог, собьется с пути, на девчачью красоту всегда охотники окаянные найдутся.

Мама вздохнула, задумалась о чем-то своем, потом закрыла глаза, тихо застонала от раздирающей ее изнутри боли. И проговорила надрывно:

– О, господи, Оленька, Оленька… С каким грузом обязанностей я тебя оставляю… Но я умоляю тебя – не бросай Варю, доведи до ума…

– Да, мам, я все поняла. Я тебе обещаю.

– Вот и ладно. И хорошо. Спасибо, доченька. Жалко, что ничем больше помочь тебе не смогу… Но я постараюсь позже умереть, хотя бы недели через две-три, чтобы хлопотами с поминками тебе на всю жизнь день рождения не испортить. Сначала чтоб отпраздновала, а потом уж – поминать…

Мама, как и «обещала», умерла через три недели. Но «обещание» ее не помогло – с тех пор Ольга никогда не отмечала свой день рождения. А на поминки всегда кого-то звала, стол накрывала. Правда, приходящих на поминки год от года становилось все меньше… Откуда им взяться-то? Годы уходят, уносят память об умерших. А родственников у них и не было, ни двоюродных, ни троюродных. Даже та самая тетя Люся, что успокаивала маму на поминках да пыталась как-то помочь, исчезла куда-то, переменила место жительства. И знать о себе не давала. Так и жили Варя с Ольгой одни…

После маминой смерти началась другая жизнь, самостоятельная. Если, конечно, можно говорить об этом так. То есть так красиво. Ведь самостоятельность – это так красиво и гордо звучит! На самом деле никакой особенной красоты, а тем более гордости не было, а были сплошные трудности, порой доводящие Ольгу до отчаяния. Днем она работала, вечером упорно ходила на лекции в своем вечернем институте, приходила домой уставшая и злая. Осколки этой злости порой летели прямиком в Варю… Как раньше от мамы, когда она работала в химчистке. Хотя Варя старалась, как могла. Убирала в квартире, готовила немудреную еду. Ходила в магазин, покупала продукты, на всем стараясь экономить, как требовала Ольга. Но надо отдать Ольге должное – как ни уставала, но каждый вечер старалась уделять Варе хоть какое-то время. Варя называла это время «пятиминуткой воспитания» и покорно отвечала на все строгие вопросы старшей сестры – какие оценки получила в школе, чем занималась днем, с кем дружит и о чем разговаривала…

Да, Ольга была к ней строга. Наблюдала за ее жизнью сверху, как коршун. Могла и наброситься, и клюнуть больно, если ей что-то не нравилось. А еще Ольга в обязательном порядке ходила в школу, и на родительские собрания, и просто так, с классной руководительницей побеседовать.

Иногда Ольгина строгость доходила и до беспощадности. И тогда Варе казалось, что Ольга ее совсем, совсем не любит… Просто маме обещала и боится обещанное не исполнить. Став взрослее, Варя поняла – Ольга просто не выносит ответственности. Тяжело ей. Не по возрасту. Для ответственности созреть надо, а она сама еще сопливая девчонка… Ну что такое – восемнадцать-девятнадцать-двадцать лет? Еще самой хочется под родительской ответственностью жить, а не из себя ее силой вытаскивать. Но раз так жизнь распорядилась, надо вытаскивать, а как иначе?