Страница 30 из 35
Неотвратимость проблем Китая стала наконец осознаваться в результате унизительного поражения Китая в войне 1895 г. с Японией – другим восточным обществом, которое после 1860-х гг. быстро синтезировало ряд своих традиционных институциональных форм с западными индустриальными и военными достижениями. Хотя некоторые китайские провинциальные лидеры экспериментировали с вооружениями и арсеналами западного типа, японо-китайская война была проиграна государству, которое имперский Китай всегда (с переменным успехом) воспринимал как своего вассала! Поражение встряхнуло многих китайцев и привело их к выводу, что только существенные структурные реформы, осуществляемые центральной властью, могут спасти Китай от постоянного унижения на международной арене или даже от превращения в колонию. Общая империалистическая схватка за сферы влияния после 1895 г. еще больше укрепила их в этом выводе. Первоначальная попытка мандаринов-реформаторов подтолкнуть имперские власти к запуску реформ потерпела поражение после «ста дней» в 1898 г. из-за консервативного переворота, возглавляемого вдовствующей императрицей. Но через несколько лет после разгрома «Боксерского восстания» 1899–1901 гг. маньчжурские правители наконец однозначно встали на путь реформ. И высшие классы в целом становились сторонниками националистических реформ[215].
Между 1901 и 1911 гг. с поразительной скоростью принимались декреты о разнообразных реформах. Конфуцианская экзаменационная система была модифицирована и затем отменена в 1905 г.; современные школы, осуществляющие специализированное обучение новой государственной элиты в западном стиле, были учреждены на местах, в провинциях и Пекине. Студентам университетов давали стипендии для обучения за рубежом (первоначально в основном в Японии). Были созданы военные академии для подготовки современного офицерского корпуса. Специализированные министерства внутренних дел, военных дел, образования, иностранных дел и торговли были учреждены в Пекине, под предлогом руководства и координирования программ провинциальных бюро. Была установлена подлинно общенациональная бюджетная система. И наконец, цинские власти с 1908 г. создавали представительные собрания, с помощью которых надеялись мобилизовать джентри в поддержку имперского правительства, придав им совещательные функции. Местные собрания были учреждены немедленно, в 1908 г., выборы в провинциальные собрания были намечены на 1909 г., национальное собрание должно было быть избрано в 1910 г. и разработать план учреждения парламента в 1917 г.[216]
Но «реформа погубила правительство реформаторов»[217]. Новые меры еще больше подорвали уже ослабленную центральную власть и усугубили трения между джентри и маньчжурской автократией. Предпринятые на фоне процессов, развивавшихся в ходе восстаний и после них, реформы только послужили усилению региональных сил в противостоянии с центром. В среде студентов и офицеров, получивших современное образование, развились радикальные националистические взгляды, соединившие верность своим провинциям с враждебностью к «иностранной» маньчжурской династии[218]. Офицеры и вооружение Новой армии были абсорбированы региональными армиями, существующими наряду с ней со времен восстаний; более того, получившие профессиональную подготовку офицеры были не слишком лояльны маньчжурским правителям и имперской системе[219]. Попытки создать новые административные структуры в провинциях в противовес власти укрепившихся там губернаторов потерпели неудачу, поскольку новые чиновники и функционеры были встроены в уже существовавшие местные клики[220]. Губительнее всего оказалось то, что группировки местных джентри и купцов быстро превратили новые представительные собрания в формальные платформы для защиты «конституционалистской» программы либеральных, политически децентрализующих реформ[221].
Как отметил Е. П. Янг, «политизация джентри, возможно, является определяющей чертой [китайской истории] в начале двадцатого века»[222]. В отличие от европейского дворянства, китайские джентри никогда не имели корпоративных организаций для представительства своих классовых интересов в рамках государства. Допускалось только индивидуальное участие, и защита групповых интересов зависела от межличностных связей, простирающихся до имперской бюрократии. Но все изменилось после 1900 г. По мере углубления общенационального кризиса местные образованные группы, организованные джентри, стали публично подавать петиции центральным властям. Затем джентри получили формальное классовое представительство в рамках вновь созданных местных и провинциальных представительных собраний, которые избирались на основе очень ограниченного права голоса, что благоприятствовало literati и джентри. Политически пробужденные империалистическими угрозами и не дождавшиеся ответа маньчжурской династии на них, джентри стали испытывать националистические чувства. Еще более знаменательным было то, что «конституционализм», явно ассоциировавшийся с могуществом иностранных держав, стал рассматриваться джентри как идеальная программа для соединения их провинциально и локально сфокусированных классовых интересов с национальной независимостью и прогрессом. Хотя династия Цин рассчитывала, что представительные собрания останутся совещательными, их участники из господствующего класса и избиратели намеревались создать конституционную парламентскую монархию с существенной автономией для местных и провинциальных властей, которые контролировали джентри. К 1910 г. многие организованные группы джентри были организационно и идеологически готовы к защите своей децентрализирующей программы перед маньчжурской династией. Когда избранные члены национального собрания встретились в этом году в Пекине (якобы для того, чтобы распланировать будущие постепенные изменения), вместо этого они потребовали немедленного учреждения парламентского правления. Как и можно было ожидать, маньчжурские правители отказались пойти на это, и раздосадованные представители джентри вернулись в свои родные провинции, где вскоре многие из них сыграли ключевую роль в свержении династии.
Прямым толчком к революции 1911 г. послужила еще одна попытка реформ, предпринятая центральной властью. Это были реформы, которые весьма серьезно угрожали финансовым интересам провинциальных группировок джентри. Чтобы обеспечить координацию планирования и контроля над медленно развивающейся национальной системой железных дорог, Пекин в 1911 г. решил выкупить все железнодорожные проекты у провинциальных групп, которые инвестировали в них. В ответ на это
…возникло движение в «защиту железных дорог», особенно в Сычуани [одной из западных провинций], с массовыми митингами и слезными петициями в Пекин, но все впустую. Сычуаньское движение набрало обороты. Были закрыты магазины и школы. Уплата налогов прекратилась. В поддержку были мобилизованы крестьяне. В сентябре правительство отправило войска, расстреляло демонстрантов и схватило лидеров джентри. Обычно это были люди со средствами, обладатели ученых степеней, помещичье-купеческого происхождения, обучавшиеся в Японии, игравшие выдающуюся роль в провинциальном собрании и вложившие немало денег в железнодорожные проекты. Их направленный против чужаков лозунг: «Сычуань для сычуаньцев», отражал интересы провинциального правящего класса, который отныне приобрел ожесточенный настрой против династии[223].
«Сычуаньское восстание… спровоцировало широкомасштабные беспорядки, которые часто не были связаны с железнодорожной проблемой»[224]. Чтобы подавить сычуаньские беспорядки, в провинцию были введены внешние войска, в том числе из Учана, где 10 октября произошел следующий акт драмы. Когда 9 октября был раскрыт антиманьчжурский заговор ряда офицеров, некоторые части Новой армии в Учане восстали, чтобы спасти офицеров от возмездия. Маньчжурский губернатор испугался и бежал, а командующий отрядом был включен в местное революционное руководство[225]. Пример Учанского восстания оказался заразительным. В течение нескольких последующих недель «ключевую роль в провозглашении независимости одной провинции за другой сыграли два основных элемента: военные губернаторы, командовавшие силами Новой армии, и дворянско-чиновничье-купеческие лидеры провинциальных собраний»[226].
215
Wakeman, Fall of Imperial China, ch. 10.
216
Wakeman, Fall of Imperial China, ch. 10; Fairbank, Reischauer, and Craig, East Asia, pp. 726–737; Mary C. Wright, ed., China in Revolution: The First Phase, 1900–1913 (New Haven: Yale University Press, 1968), introduction.
217
Ibid., p. 50.
218
См., напр.: Mary Backus Rankin, Early Chinese Revolutionaries: Radical Intellectuals in Shanghai and Chekiang, 1902–1911 (Cambridge: Harvard University Press, 1971).
219
Yoshihiro Hatano, “The New Armies”, in China in Revolution, ed. Wright, PP. 365–382; Powell, Rise of Military Power.
220
John Fincher, “Political Provincialism and the National Revolution”, in China in Revolution, ed. Wright, pp. 185–226.
221
P’eng-yuan Chang, “The Constitutionalists”, in China in Revolution, ed. Wright,PP. 143–184.
222
Ernest P. Young, “Nationalism, Reform, and Republican Revolution: China in the Early Twentieth Century”, in Modern East Asia: Essays in Interpretation, ed. James B. Crowley (New York: Harcourt, Brace and World, 1970), p. 166. Бэкграундом для этого параграфа служат.: Ibidem; Chang, “The Constitutionalists”, in China in Revolution, ed. Wright; Chuzo Ichiko, “The Role of the Gentry: an Hypothesis”, in China in Revolution, ed. Wright, pp. 297–318; Edward J. Rhoads, China’s Republican Revolution, The Case of Kwangtung, 1895–1913 (Cambridge: Harvard University Press, 1975), в особенности chs. 6–9.
223
Fairbank, Reischauer, and Craig, East Asia, pp. 738–739.
224
Wright, ed., China in Revolution, p. 50.
225
Fairbank, Reischauer, and Craig, East Asia, p. 748; Vidya Prakash Dutt, “The First Week of Revolution: the Wuchang Uprising”, in China in Revolution, ed. Wright, pp. 383–416.
226
John K. Fairbank, The United States and China, 3rd ed. (Cambridge: Harvard University Press, 1971), p. 192.