Страница 16 из 17
В первый день новогодних праздников, во время литургии диакон, по приказанию священника Васильева, пожелал долгой жизни императору по старой формуле. Я не знаю, почему Васильев поступил так; его личность остается непонятной для меня. Но это вызвало бурю среди солдат. Они постановили убить священника, и епископ Гермоген был вынужден удалить его на время в монастырь. Тогда злоба солдат пала на Императорскую семью, и они решили запретить ей посещать церковь. «Пусть молятся дома!» И с большим трудом Кобылинскому удалось вырвать у них решение, чтобы семья посещала церковь в большие праздники.
В своем дневнике графиня Гендрикова отмечает:
«27 января. В церкви не были. Солдаты постановили пускать в церковь только по большим праздникам.
15 февраля. Солдатский комитет не позволил нам и сегодня пойти в церковь.
17 февраля. Вчера и сегодня службы дома».
Службы дома осуществлялись под присмотром солдата, и они проходили не без осложнений. Однажды солдат услышал в молитве имя Святой Царицы Александры, не понял смысла молитвы и поднял скандал. Кобылинский едва утихомирил его.
Также без всякого видимого повода солдаты решили выселить людей из свиты и прислуги, живших в доме купца Корнилова, и поселить всех в доме губернатора. Так и было сделано.
А еще они долго обсуждали вопрос о снятии погон с офицеров. Они потребовали через Кобылинского, чтобы Царь снял свои. Кобылинский, чтобы избежать этого оскорбления Императора, попытался урезонить солдат. Те грозили применением силы. И Император вынужден был подчиниться.
Однако я должен сказать, что рядом с солдатами, отравлявшими жизнь в Тобольске, были и другие, как и в Царском Селе, движимые иными чувствами по отношению к государям. Вот что рассказывает Теглева:
«Они делились на два лагеря: одни относились к семье хорошо, другие – напротив. Когда дежурили первые, Император ходил к ним в караульное помещение, разговаривал с ними и играл в шашки. Алексей и великие княжны часто сопровождали его».
Эти солдаты скрывали свои чувства от товарищей, но они тайно приходили выразить их царю в его кабинет.
Показания Кобылинского:
«Когда хорошие солдаты, настоящие, покидали Тобольск, они тихо поднимались в кабинет Императора, чтобы попрощаться и поцеловаться с ним».
Дневник Гендриковой формален в этом смысле. Там мы читаем:
«14 февраля 1918 года. Вчера и сегодня отбыл лучший отряд солдат 4-го полка.
25 февраля 1918 года. Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат. Из 350 человек, приехавших с нами, остались всего приблизительно человек 150. Жаль, что нас покинули лучшие».
Я не могу назвать ни одного офицера, который бы в Тобольске сделал что-то плохое Императорской семье.
Рассказывая выше об отношении офицеров в Царском Селе, я выделил личность полковника Кобылинского, оставив за собой право изучить его отношение в конце периода заточения в Тобольске.
Евгений Степанович Кобылинский был офицером лейб-гвардии Петроградского полка. Он принял участие в Великой войне и был ранен в боях под Лодзью. После выздоровления он вернулся на фронт и был сильно контужен в боях под Старой Гутой. Он снова вернулся на фронт, но контузия повлекла за собой острый нефрит, и он был признан небоеспособным. Генерал Корнилов, по своей собственной инициативе, назначил его комендантом гарнизона в Царском Селе, и в этой должности он прибыл в Тобольск.
В исключительно трудном положении он до конца проявил особую преданность царю, отдав ему свои последние силы.
Вот показания свидетельницы Эрсберг:
«Кобылинский продемонстрировал великую душевную доброту. Он любил царя и его семью, и они все очень хорошо относились к нему. Он был полон предупредительности, но из-за распущенных солдат ему приходилось быть весьма осмотрительным. Однако он проявлял большой такт. Без него, я уверена, Императорской семье пришлось бы сильно страдать».
Другие свидетели говорят, практически, то же самое.
Но личность Кобылинского ничего не могла изменить в ходе событий. После отъезда старых солдат другие, более молодые, заменили их, и Кобылинский уже имел среди них все меньший и меньший авторитет.
Плюс имело место еще одно обстоятельство, которое, на мой взгляд, сильно повлияло на трагическую судьбу Царской семьи, несмотря на преданность Кобылинского и хорошее отношение некоторых солдат.
Это был денежный вопрос.
Заключенные жили в Царском Селе и в Тобольске за счет правительства. Я не могу сказать, что Императорская семья, жизнь которой была достаточно скромной и до революции, испытывала какое-то стеснение по воле правительства. Но в Тобольске правительство словно забыло о семье и об охранявших ее солдатах. Все письма оставались без ответа и без результата.
Кобылинский показывает: «Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу генералу Аничкову, заведовавшему интендантством двора. Бесполезно. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что ему больше не верят в магазинах, что скоро отпускать в кредит больше не будут».
Кобылинский был вынужден пойти по городу и просить денег на содержание Императора и его семьи. «Я просил, – добавляет он, – Татищева и Долгорукова молчать о займе и не говорить об этом ни императору, ни кому-либо из Императорской семьи».
Я попытался установить причину такой вот забывчивости Временного правительства. По словам Кобылинского, Керенский сказал ему при отправлении из Царского Села: «Не забывайте, что это бывший император. Его семья ни в чем не должна нуждаться». Почему же слово его разошлось с делом? Вот показания Керенского:
«Конечно, Временное правительство приняло на себя содержание Императорской семьи и свиты. Никто мне не докладывал о том, что они терпели нужду в Тобольске».
Показания князя Львова:
«Правительство решало также вопрос о средствах, принадлежавших государям. Они, конечно, должны были жить на свои личные средства. Правительство должно было нести лишь те расходы, которые вызывались его собственными мероприятиями по адресу семьи».
А вот еще слова князя Львова:
«Их личные средства были установлены. Они были небольшими. В заграничных банках оказалось 14 миллионов рублей. Больше ничего у них не было».
Керенский, в свою очередь, показывает:
«Его состояние было меньше, чем предполагалось. Он располагал в сумме всего 14 миллионами рублей, в Англии и в Германии».
Кто бы ни был ответственным за лишения Императорской семьи, сами лишения – это факт.
Показания Кобылинского:
«Все эти истории были тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад. Мои нервы были натянуты до последней крайности. Тяжело ведь было искать и выпрашивать деньги на содержание Императорской семьи. И вот, когда солдаты вынесли постановление о снятии нами, офицерами, погон, я не выдержал. Я понял, что у меня больше нет никакой власти; я почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил встречи с Императором. Тот принял меня незамедлительно. «Ваше Величество, – сказал я, – власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше быть вам полезным. Если вы мне разрешите, я хочу уехать. Нервы у меня совершенно расшатались. Я больше не могу». Император обнял меня, и на глаза у него навернулись слезы. «Евгений Степанович, – сказал он, – от себя, жены и детей я вас прошу, останьтесь! Вы видите, что мы терпим тут. Надо и вам тоже потерпеть». Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть».
§ 5
Большевики еще более ухудшили финансовую ситуацию. «Я не припоминаю, – показывает Кобылинский, – в какой день я получил телеграмму от комиссара Карелина по бывшему Министерству двора. В ней говорилось, что у народа нет средств содержать Императорскую семью, и что советская власть дает ей только паек для солдат, жилище, отопление и освещение».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».