Страница 26 из 48
Фамилии его никто не знал – знали только, что он приехал в Киев из Крыма, потому, наверное, и прилипла к нему кличка «Крым».
Он в своем неуместно дорогом пальто в палатке на Майдане не спал – уже несколько дней подряд появлялся там обычно с утра и слонялся до вечера, больше слушал, чем говорил, а затем снова возвращался в дешевую гостиницу на Подоле, где на лестнице и в сумрачном коридоре с протертыми по фарватеру старыми ковровыми дорожками противно воняло блевотиной и до рассветной бледности неба на востоке гудел в номерах пьяный революционный народ.
– Ты часом не шпыгун, Крым? – спросил его однажды Стрый, колюче сверкнув недоверчивыми глазами, – А ну, покаж пашпорт!
Взял документ, лизнул грязную подушечку указательного пальца, полистал и, все так же прожигая владельца паспорта недоверчивым взглядом, сказал:
– Хоча ты й громадянын Украины, а фамылия у тебэ якась москальска. Не подобаешься ты мени… Чуешь? Не по-до-баешь-ся…
– А я не гривна, щоб тоби подобыться, – с натужной улыбкой ответил владелец паспорта (и опасливо подумал, что надо было сказать «подобаться», – с украинским языком у него было неважно, в семье с детства он говорил на русском, а по украинскому языку в школе у него была «тройка».
– Як там справы в Крыму? – уже не таким ледяным тоном спросил Стрый, – яки висти у тэбэ з дому?
– Митинги, митинги и в Симферополе, и в Севастополе, по всему Крыму митинги… От края до края, – таким был ответ.
– Цэ я знаю, знаю, – бубнил Стрый, – москали пидбывають крымчан, щоб воны до Московии верталыся. Ну ничого-ничого, курва-мама… Ось визьмэм впаду у Кыеви, и до Крыму добэрэмося! Ой, як добэремося! На кожному стовби будуть москали колыхатися!
Стрый ушел, а молодой человек еще долго стоял, задумчиво глядя то влево, то вправо посреди гомонящей толпы майдановцев, – и были в голове его тревожные мысли о том, что он зря сюда попал, что все эти воинственно настроенные «проты влады» люди чужды ему. Правда, некоторых он узнавал в лицо – то были крымские татары, которых на автобусах группами привозили на Майдан из Симферополя. О них говорили – «Джемилев своих прислал».
Парню неуютно было на Майдане, но уйти из лагеря он не мог – потому что был ему строгий приказ его крымского начальника «светиться среди народа на площади».
И такой приказ нельзя было не выполнить – слишком хорошей была работа, которую дал ему богатый шеф. А уйти с Майдана, уехать из Киева, – значило бы потерять не слишком трудную, но денежную работу…
А когда начиналась очередная схватка майдановцев с милиционерами где-нибудь на Банковской, держался этот загадочный молодой человек в самых задних рядах, подпирая передних. И все время тревожно поглядывал на свои новенькие лаковые туфли, боясь, видимо, чтобы их не растоптали.
И «нереволюционное» выражение его по-детски чистого лица, и взгляд, в котором задумчивость сменялась растерянностью, а растерянность – недоумением, выдавали в нем человека, который явно был чужд, воинственно настроенной против власти толпе.
И если кому-то там казалось, что это юный интеллигент в дорогом пальто, случайно примкнул к борцам с украинской коррупцией и сторонникам европейского курса республики – то молодой человек этот очень даже вписывался в этот образ.
Но очень странным было его поведение. В первые же дни февраля, когда вспыхнула очередная буча на Майдане, его темно-синее пальто, его серая кепка и его лаковые туфли мелькали в тылу тех, кто встал против бунтарей – за спинами милиционеров, бойцов севастопольского «Беркута» и тех, кого в Киеве называли новым словом «антимайдановцы».
И странное дело! На этой стороне тоже были крымские татары! Эти не кричали «Слава Украине!» или «Украина понад усэ!», и не аплодировали Джемилеву, когда он выступал с грузовика (репродукторы разносили его голос по всему Майдану). Эти татары, как и многие другие добравшиеся до Киева крымчане, возмущались бандитским разгулом тех, кто бил милиционеров, спецназовцев, солдат и офицеров Внутренних войск, кто не реагировал на яростные призывы оратора: «Хто не скаче, той москаль!»…
Там, на Майдане, загадочный молодой человек с растерянным взглядом впервые подумал, что эти люди, приехавшие из Крыма и вставшие по разные стороны киевской баррикады, хотят разной жизни полуострова. Одни кричат, что надо скинуть Януковича и «его воровскую банду», что «Бандера прыйдэ, порядок наведе!», а другие не хотят мордобоя и крови, другие хотят, чтобы «все было по закону»…
Потом, уже ближе к двадцатым числам февраля, он вдруг перебрался на другую сторону – как на сей раз было ему приказано… И там дебелая дивчина, бросившая на его одежду удивленный и брезгливый взгляд, сунула ему в руки инструкцию вот с такими словами: «Берите шарфы темных тонов. Наихудший, но допустимый вариант – медицинские маски. Надевайте футбольные щитки. Берите арматуры, молотки для строительства белого будущего… Целить в шлем орков. Никогда не говорите, что мы за насилие. Мы обороняем НАРОДОВЛАСТИЕ»…
Он все понимал в этой инструкции, кроме двух фраз про молотки для строительства странного «белого будущего» и про насилие…
Люди били людей. «Разве это не насилие? – думал он, – разве милиционеры и беркутовцы не обороняют это самое народовластие? А какое же тогда народовластие обороняют бьющие их?»…
В тот же день дюжий хлопец из «Правого сектора», взобравшийся на перевернутую пустую бочку из-под керосина, орал в мегафон: «Необходимы каски строительные, уголки металлические, скотч, черенки для лопат, газовые балончики типа «Терен» и «Кобра», противогазы, щитки футбольные или хоккейные»…
Было холодно и сыро. Молодой человек в осеннем пальто зашел погреться у «буржуйки» в палатке. Там на полу лежал захваченный майдановцами в плен солдат «Беркута» без глаза – он дико стонал, размазывая кровь по лицу. И просил помощи. Просил вызвать скорую.
– Ось тоби помищь! – рыкнул дюжий хлопец, приставляя ствол пистолета ко лбу теряющего сознание бойца.
«Почему хозяин прислал меня к этим людям? Зачем?».
Так спрашивал себя молодой человек в дорогом твидовом пальто, но не находил ответа.
На одном краю Майдана он слышал, что вся эта буча – борьба за демократию. А на другом забравшийся в кузов машины старичок профессорского вида кричал в мегафон:
– Сегодня они лицемерно называют экстремистов- штурмовиков, прорывающихся к Верховной Раде, борцами за демократию! Это же равносильно тому, что если бы мы объявили поборниками демократии экстремистов, идущих на штурм Капитолия, Вестминстерского дворца, Бундестага или Национального собрания Франции! Либо называли демократами политиков, которые создали революционные органы власти в Вашингтоне, Лондоне, Берлине или Париже!
«Ось визьмэм владу у Кыеви, и до Крыму добэрэмося! На кожному стовби будуть москали колыхатися!»
Выстрелы и взрывы иногда заглушали срывающийся голос старичка, но уставшие люди, слушавшие его, аплодировали.
На Майдане каждый оратор толкал свою правду.
И молодой человек чувствовал, что он оказался в каком-то дурацком положении. Хозяин заставлял его в той ситуации сидеть как бы сразу на двух стульях, приказывая ему переходить то в один лагерь, то в другой и «светиться» там.
Он лишь позже поймет, что на то были особые причины.
Метался он не по своей воле.
Впрочем – обо всем по порядку.
Он родился и вырос в Симферополе, во время учебы в тамошнем университете дважды менял факультет с географического на биологический, а биологический – снова на географический, но диплома так и не получил – ушел уже с четвертого курса. А поскольку он неплохо пел и играл на старом немецком аккордеоне, доставшемся ему от деда, то некоторое время за скромную зарплату парень развлекал пациентов Симферопольского пансионата для престарелых и инвалидов. И был весьма популярен в кругах «божьих одуванчиков». Но частые похороны своих восторженных и глуховатых почитателей сильно омрачали его солнечную душу и он ушел из пансионата. В общем – продолжал «искать себя», преследуемый родительским ворчанием.