Страница 16 из 26
– Пошли вы оба! Здесь я принимаю решения. Дарвин обязательно пришлет кого-нибудь проконтролировать наши старания. Хватит гаситься. Походим немного. За мной!
– Не командуй тут! – обиделся креативный.
Я вспомнила, что физиков зовут Лева и Рома, и что про их дружбу ходят сомнительные шуточки в Лэбе, и сказала: – Дайте фонарик, чуваки! Пойду одна… с охранником. – И собралась двинуться вперед. И увидела… увидела, как из темноты бесшумно выкатилась большая картофелина из железа, серая, с окалиной, и двинулась ко мне… по воздуху. Подрагивая, она висела над полом на расстоянии полуметра. Это было так неожиданно, что сразу не поверила. Будто загадала желание, подбросила монетку, и она упала… Нет, ни на орла, ни на решку, тем более. Она упала на ребро и осталась стоять, покачиваясь.
Я тоже покачивалась, только от страха и удивления, и боялась оглянуться на мальчиков за спиной, чтобы картинка не исчезла. Стояла и ждала чего-то. Дождалась: из темноты, друг за другом, вышли еж МаркБорисыч, целый и невредимый; за ним безымянный приблудный рыжий кот и здоровенная институтская дворняга по имени Страшила, в которой кровей было намешано не меньше, чем в кентаврах. Не обращая внимания на людей, животные расселись вокруг шара-картофелины и, пребывая в странном трансе, не сводили с него глаз. Пауза затягивалась. Я почувствовала себя девочкой Элли из «Алисы в стране чудес». И подумала: «Сейчас налетит ураган и отнесет нас всех в страну…». И не успела додумать до конца, потому что налетел ураган, сбил с ног, закружил вместе с шаром, мальчиками и зверьем…
Я быстро пришла в себя. Попыталась сориентироваться. Оказалось, лежу на полу среди множества стеклянных осколков. В глазах резкая боль. Надо мной перепуганные Лева и Рома. Светят фонариками прямо в лицо. Отодвигаю фонари. Сажусь.
– Что случилось, мальчики?
– На тебя упал кусок стекла из окна… небольшой… придавил немного. Как ты себя чувствуешь?
– Подавленно. – Я не смогла улыбнуться. Еж, кот и пес Страшила по-прежнему сидели кругом и пялились на шар. – Пошли вон! – заорала я, размахивая руками. – Заберите ежа, Рома-Лева! – Нагнулась к картофелине. Подняла. Во что бы положить ее? А охранник уже снимал куртку…
Мы снова шли по парку. Снова, как утром, было душно и липко. Охранник тащил картофелину. Рома с Левой на ходу перекладывали ежа с рук на руки. Мне было страшно. Тошнило. Я вспомнила, как Дарвин вырвала голым виски. Остановилась возле дерева. Нагнулась. Спазмы скрутили пустой желудок. Не было даже слюны. Подошли кот и Страшила, сочувственно присели на хвосты.
– Дон Кихот говорил…, – сказал Лева.
– Заткнись! – Я все-таки вырвала и сразу почувствовала облегчение, словно до этого нормально жить мешало содержимое желудка.
У входа в Лэб мы остановились. – Дальше я пойду одна, мальчики. – Повернулась к охраннику: – Давай железку. Куртку заберешь утром на вахте.
– Мы проводим. – Лева с Ромой напрашивались в ночные гости.
– Остыньте, чуваки! Я буду ночевать в кабинете Дарвин. Вам туда нельзя.
– Мы только донесем ежа до дверей.
– Он сам доберется.
Другой охранник проводил меня до кабинета Дарвин. Посмотрел, как открыла собственным ключом дверь. Пожелал спокойной ночи и ушел. Я осталась одна, если не считать Марк-Борисыча, что двигался по коридору…
Я казалась себе законченной дурой, которая не знает, что делать с волшебной картофелиной, исполняющей желания. Нет! Я была Золушкой. И добрая волшебница-фея снарядила меня на бал, предоставив одежды, карету, лошадей и кучера… и туфельки. Пора отправляться на бал! Только прежде спрячу туфельки, чтобы не облажаться, когда появится принц. И двинулась на третий этаж, в номер к Зине. И просила фею, чтобы хирург оказался на месте…
Его не было, конечно. А непохожая на туфельки картофелина снова жгла ладони. В детском доме мы прятали ценные вещи там, где никому не придет в голову искать их. Я знала, где спрячу картофелину, но даже себе не решалась сказать об этом.
Чтобы выйти из Лэба, надо было миновать охранника. С артефактом под мышкой не пройти – не туфли. И сумку попросит открыть – таковы правила. На втором этаже не было решеток. Спустилась на этаж. Открыла окно в туалете… и медлила, боясь расстаться с картофелиной. Бросила, наконец. Она бесшумно упала на клумбу, откатилась, стала невидимой.
Охранник подозрительно оглядел меня.
– Переночую дома, – смогла улыбнуться я.
Ползая на четвереньках в темноте, я переворошила клумбу и ближнюю брусчатку, пока не стукнулась о картофелину головой: она висела над землей. Не было времени удивляться. Удивилась, когда добралась до приемного отделения клиники и взглянула на себя. Но, как была в земле, цветочной пыльце и с летающей картошкой подмышкой, двинулась в кабинет ТиТиПи.
Дарвин встретила, словно не расставались: – Показывай!
Я развернула куртку…
Глава 3
С физиками Ромой и Левой мы готовили материалы к докладу Дарвин для симпозиума по криобиологии в Майами: характеристика экспериментального материала, методы исследования, результаты, обсуждение результатов, заключение. Все, как обычно. Никчемный рядовой доклад, украшенный качественными слайдами и шутками Нобелевских лауреатов. Чтобы закамуфлировать скудость полученных результатов за языковыми сложностями, мы занимались лингвистическими упражнениями с текстами. То есть просто играли словами. Обычная вещь в современном научном мире. Я тогда еще не знала: если науке требуются литературные украшения, то она – не наука. Вороша неумытые мысли свои, я понимала, и мальчики, наверное, тоже, что подавляющую часть научной продукции можно печатать, а можно и не. Потому что по большому счету это – ss (sad shit, как пишут в интернете), от которого никому ни холодно, ни жарко, кроме авторов и членов их семей.
Дарвин, просвещая меня, говорила, что сегодня в науке ключевая роль отведена конкуренции. Научные коллективы, обладающие знаниями, не заинтересованы в их распространении. Публикуются только результаты. Методы становятся коммерческой тайной. И это влияет на то, как делается наука.
За последний год нам не удалось серьезно удлинить сроки экстракорпорального хранения изолированных органов перед трансплантацией. Дарвин от безысходности собиралась вступить в опасную зону приступа месячных и готовилась к очередному погружению в dumpster-diving.
Чтобы отвлечь ее от песочницы Евсея, я заявилась в кабинет и вежливо попросила рассказать про шар-картофелину из цеха, которую притащила недавно. Она раскрыла глаза на пол лица, шумно похлопала ресницами и удивленно поинтересовалась:
– Какой шар?! – Но я давно выучила ее штучки и на плохом матерном английском потребовала рассказать правду.
– You think that you're so fucking awesome bitch? – поинтересовалась я. – Go and shave your arse.[30] Вы говорили: «Кто первым добежит – тому косарь!» – Я добежала. Косарь мне по барабану! Что с контейнером, который слился в шар?!
Я знала, Дарвин нравились мои истерики и грубые тексты. Похоже, они возбуждали ее больше научных банальностей, добываемых сотрудниками Лэба. Ей, как и мне, в такие моменты казалось, что ссорятся две детдомовские девчонки. И младшая атакует старшую за несправедливо отобранный пряник или яблоко. Только я ошиблась, потому что Дарвин даже не обернулась и бросила через плечо: – Get the fuck away from me![31]
Но я не собиралась уходить и уселась в кресло рядом с любимой заведующей. А она была так хороша собой в тот момент, так пронзительно красива, что многие голливудские красотки смотрелись бы посудомойками рядом с ней. И пожалела, что на мне операционное белье и что нельзя раздвинуть колени и показать большой клитор под черными в горошек штанишками…
Но Дарвин увидела и сказала:
– Ты всегда точно знаешь, когда всадить кинжал, Никифороф. – В ее взгляде не было ни прощения, ни поощрения. Только немного близорукости. – Для таких дур, как ты, вычисление смысла жизни есть один из главных ее резонов. К счастью, в среде воспитанных людей о смысле жизни говорить не принято.
30
Думаете, что вы крутая коза? Побрейте задницу сначала.
31
Пошла вон, сучка.