Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 9 из 71



-- Вы меня удивляете, -- сказал он Дрейзеру. -- Мы не можем позволить, чтобы важное официальное лицо думало о нашем городе, как о каких-то задворках, где не могут сделать такое простое дело.

Дрейзер застонал и отправился связываться со Стальной и Сварной Компанией.

Шериф Дрейзер принял решение переселять Луммокса еще до рассвета, пока улицы будут относительно пустынны. Но никто не позаботился ознакомить с этим замыслом Джона Томаса: он проснулся в четыре утра в холодном поту, прервав бредовые видения, в которых с Луммоксом случилось что-то ужасное.

Пока мир вокруг него не прояснился, Джон Томас был мрачен и неразговорчив; он был типичной "совой" -- одним из тех, у кого по утрам низкое содержание сахара в крови и которые ни к чему не пригодны, пока не позавтракают -- на этой процедуре он и настаивал.

Шериф Дрейзер выглядел рассерженным. Миссис Стюарт использовала выражение "мама-знает-лучше" и сказала: "Дорогой мой, не думаешь ли ты, что было бы лучше..."

-- Я хочу позавтракать. И Луммокс тоже.

-- Молодой человек, -- сказал Дрейзер, -- вы неправильно ведете себя. Прежде всего, вы должны понять, что вас могут ожидать большие неприятности. Так что двигайтесь. Вы можете позавтракать в городе.

Но Джон Томас уперся.

-- Джон Томас! -- сказала мать. -- Ты слышал, что тебе сказали? Ты становишься таким же трудным, как твой отец.

Такое сравнение с отцом поразило сына.

-- Почему ты не защищаешь меня, мама?- резко спросил он. -- В школе меня учили, что любой человек не может быть выведен полицией из своего дома без предъявления ордера. Похоже, что ты стараешься помочь им, а не мне. На чьей ты стороне?

Столкнувшись с таким примером упрямого неповиновения, мать изумленно посмотрела на сына:

-- Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать со своей матерью!

-- Это верно, -- согласился Дрейзер. -- Будь вежлив с матерью, а то я влеплю тебе затрещину -- неофициально, конечно. И если есть тут единственное, чего я не могу отрицать, так это мальчик, который грубит старшим. -- Он расстегнул мундир и вынул сложенную бумагу. -- Сержант Мендоза доложил мне, как ты пытался уклоняться от ответственности... так что я подготовился. Вот ордер. Теперь ты пойдешь? Или мне придется тащить тебя?

-- Это предписание из суда, -- сказал Джон Томас, -- где сказано, что я должен явиться и доставить Луммокса.

-- Так оно и есть.

-- Но здесь же сказано: к десяти часам. Здесь не сказано, что я не могу сначала позавтракать... И вообще, что я должен делать до десяти часов?

Шериф раздулся и издал глубокий вздох. Его обычно розовое лицо приобрело багровый оттенок, но он промолчал.

-- Мама!- сказал Джон Томас. -- Я хотел бы поесть! А вы не присядете с нами?



Мать посмотрела на Дрейзера, потом перевела взгляд на сына и закусила губу.

-- Не волнуйся, -- наконец сказала она, -- сейчас я приготовлю завтрак. Мистер Дрейзер, не хотите ли кофе?

-- А? Очень любезно с вашей стороны, мадам. Не откажусь. Я с самого утра на ногах.

Джон Томас посмотрел на них:

-- Я сбегаю посмотреть на Луммокса. -- Помедлив, он добавил:

-- Я сожалею, что был груб с тобой, мама.

-- Не будем говорить об этом, -- холодно сказала миссис Стюарт.

Джон Томас хотел добавить еще кое-что в свое оправдание, но благоразумно сдержался и вышел. Луммокс мирно посапывал, наполовину вывалившись из своего укрытия. Его центральный глаз, как обычно во время сна, был обращен к шее: когда Джон Томас подошел к нему, он повернулся в орбите и осмотрел его: та часть существа Луммокса, которая бодрствовала, узнала мальчика, но само звездное создание не проснулось. Удовлетворенный, Джон Томас вернулся домой.

Во время завтрака атмосфера смягчилась. Когда Джон Томас умял две порции омлета, до крошки подобрал гренки и влил в себя пинту какао, он уже готов был признать, что шериф Дрейзер всего лишь выполняет свои обязанности и что он не из тех, кто лишь ради собственного удовольствия пнет собаку ногой. Что же касается шерифа, то и он, размягченный завтраком, решил, что с мальчиком не произойдет ничего страшного, если дать ему возможность время от времени почувствовать твердую руку... ведь его бедная мать вынуждена одна воспитывать его, а она, похоже, достойная женщина. Он аккуратно подобрал с тарелки остатки омлета кусочком хлеба и сказал:

-- Честное слово, миссис Стюарт, я чувствую себя куда бодрее. Одинокой женщине нелегко торчать у плиты... но мои ребята обойдутся.

-- О, я забыла о них! Сейчас я быстренько сварю еще кофе, -- добавила она. -- Сколько их?

-- Пятеро. Но не стоит беспокоиться, мадам, они позавтракают после дежурства. -- Он повернулся к Джону Томасу:Вы готовы, молодой человек?

-- Мам... -- Джон Томас повернулся к матери. -- А почему бы не покормить их, мама? Я все равно еще собираюсь будить Луммокса и кормить его.

К тому времени, как Луммокс проснулся и поел, а Джон Томас объяснил ему, в чем дело, и пятеро полисменов наслаждались второй чашкой кофе после куска горячего мяса, Джон Томас уже воспринимал все случившееся не как арест, а как приключение. А когда процессия, наконец, двинулась в дорогу, давно уже минуло семь.

Луммокса удалось доставить в его временное убежище позади здания суда лишь после девяти. Луммокс с наслаждением вдохнул запах стали и, едва лишь почувствовал сталь, выразил желание остановиться и попробовать ее. Джон Томас был вынужден проявить твердость. Он вошел в клетку вместе с Луммоксом, лаская его и уговаривая не волноваться, и оставался вместе с ним, пока накрепко приваривали дверь. Он встревожился, увидев, сколько стали пошло на клетку для Луммокса, потому что у него не было возможности объяснить шерифу Дрейзеру, что для Луммокса нет ничего более лакомого, чем сталь.

Теперь говорить об этом было поздно, тем более, что шериф не скрывал гордости при виде клетки для Луммокса. Времени для рытья фундамента не было, поэтому помещение для Луммокса представляло собой ящик, все стенки которого, а также потолок состояли из стальных брусьев, а одна сторона была открыта.

Ладно, подумал Джон Томас, поскольку они все знают лучше и не сочли нужным даже обратиться ко мне... он просто скажет Луммоксу, чтобы тот не пытался под страхом наказания полакомиться своей тюрьмой -- и остается надеяться на лучшее.