Золотая ладья нибелунгов

— В любом случае история не из весёлых! — вздохнул Садко. — Но, если ты говоришь, что видел эту Лору, то как же это она и тебя не утопила?

Германец засмеялся.

— Ну, я же везучий. Мы, я и лодочник, которого я нанял, чтобы плыть по одному важному делу, издали заметили сидящую над берегом красавицу. Её золотые волосы так сверкали на солнце, что у меня пятна замелькали перед глазами. И голос у неё вправду такой, что услышишь и поплывёшь к ней, ни о чём больше не думая. Но мы были ещё далеко. И, на наше счастье, гроза собиралась. Загрохотал гром и заглушил пение колдуньи. Тут я понял, что надо спасаться. .Вытащил меч, приставил к горлу лодочника и заорал изо всех сил: «Греби назад!» Он подчинился. Так вот я и спасся от Рейнской русалки. И лодочника спас, хоть он, скотина неблагодарная, после возмущался, что я оцарапал ему шею.

Глава 8. Пророчество чудотворца

Путь до Киева был и вправду не близок. Садко понимал: Герхард прав, добытое такими трудами и со столькими опасностями золото нибелунгов может привлечь не только всяческую нечисть, но и самых обычных разбойников, а с ними молодой купец имел на своём веку куда больше встреч, чем с русалками или морскими змеями.

Надо было постараться сделать так, чтобы драгоценная добыча, если возможно, не привлекала к себе внимания. И Садко пошёл ради этого на всевозможные хитрости.

Дабы пленённый драккар не сверкал и не показывал, из чего сделан, предводитель велел на первой же стоянке возле безлюдного островка весь его обмазать смолой. Вода отчасти смывала её, и снизу временами сверкали яркие золотые лучи, точно из-под ладьи били молнии. Но это было не так уж заметно, да и вряд ли в башку обычному лиходею могло прийти, что потрёпанное варяжское судно с отрубленным носовым украшением, которое для чего-то волокут за собой русские ладьи, может быть золотым — как бы оно в таком случае плыло, а не тонуло?

Груды монет и драгоценностей надёжно укрыли мешками да старыми парусами, а чтобы ветер, если вдруг станет сильней, не срывал всё это, сверху вдоль бортов положили камней и посадили в драккар четверых дружинников — надо будет, поправят покрытие. Да и сами, своим весом тоже станут держать парусину с мешковиной.

Первую долгую остановку Садко решился устроить только в Новгороде. Он бы и там не задерживался, спеша довезти груз до Киева, но выбора не было — у путешественников совсем кончился хлеб. Остальные припасы иссякли ещё раньше, оставалось лишь чуть-чуть вяленой рыбы.

По Волхову шли долго — ветер, как назло, был встречный, и река в этот раз даже не думала, как тогда, два с половиной месяца назад, поворачивать своё течение вспять. Приходилось налегать на вёсла. А ближе к вечеру пошёл дождь, и все промокли насквозь. Садко боялся, как бы в драккар не натекло много воды: если из ладеек её ничего не стоило в случае надобности вычерпать, то попробуй-ка достань, если она соберётся на дне посудины, по самые края наполненной золотом и драгоценными каменьями! А ведь от этого драккар станет ещё тяжелее...

Дружинники, что были посажены в нибелунгову ладью, постарались, как могли, растянуть укрывшую сокровища парусину, свесив её края вниз, чтобы струи дождя стекали по ним в реку. После этого молодцы не придумали ничего лучше, чем распластаться поверх этой парусины, удерживая её и ладонями прижимая к бортам ладьи. Ветер, налетавший порывами, отгибал края мокрой ткани, надувал её пузырями, а Волхов ходил ходуном, пенясь лохматыми волнами, едва ли не как Нево-озеро в ненастье.

Людям сделалось не по себе. Как бы и впрямь дождь не потопил драккар!

— Слышь, Садок Елизарович! — окликнул предводителя Лука. — Дальше плыть — как бы беды не поделалось. Всё едино — при таком ветре и дожде к вечеру не дойдём до Новогорода. Приставать надобно.

— Я и сам об этом думаю, — отозвался Садко. — Да только где прикажешь? Берега кругом лесистые, безлюдные. Укрыться-то и негде. А вот внимание к себе привлечь, если шалаши поставим да костры разведём, ничего не стоит. Не навлечь бы лихих людишек.

— Так-то оно так, — не сдавался кормщик. — Да ведь выхода, похоже, нет. Мнится мне, в нашу злату ладейку уже немало водицы накапало. Как бы не пришлось то злато выгребать.

— С ума сошёл! — возмутился предводитель. — Вот я те выгребу! До города уж рукой подать!

Но Лука вновь не согласился:

— Подать, когда ветер попутный, да если б люди наши не так вымотались. Течение супротивное, ветер мешает, а дождь льёт и льёт. Плыть ещё вёрст с десяток, ну, может, чуток поменьше. Это мы в Новограде будем глубокой ночью. И ещё как до него как дойдём? В темноте можем и на пороги наскочить. Нет. Надобно приставать!

И вот тут Садко осенило.

— Постой-ка, Лука Тимофеевич! А ведь по пути, на правом берегу Волхова монастырь стоит. Каждый раз мимо него проплываем. У них там и причал свой есть. Если сказать монахам, что мы князем Владимиром посланы были, то они нас примут и приют дадут. Там и ладейку нибелунгову понадёжнее укроем, и сами обсушимся, поедим да утра дождёмся.

— И скажем, чего ради плавали? — с сомнением спросил кормщик.

— А вот это необязательно. Князь посылал, и всё тут. Может, он нам посольство какое поручал... Монахи — люди нелюбопытные и приставать с расспросами не станут. Эй, ребятушки! Гребём-ка дружнее! Не больше версты пройти осталось.

Гребцы, услышав, что скоро можно будет обрести ночлег, обсушиться и поесть, взбодрились и налегли на вёсла с новой силой. Садко во все глаза всматривался в правый берег, чтобы не пропустить высокие бревенчатые стены монастыря, когда те покажутся над берегом. Узкий дощатый причал в темноте можно было и не разглядеть, а зажигать факел под проливным дождём не имело смысла — тут же и погаснет.

Однако опасения оказались напрасны. В маленьких бойницах монастырских стен мерцали трепещущим светом фонари, а над причалом, укрытый широким кованым козырьком, ярко полыхал факел.

— Точно ждут здесь кого-то! — удивился Садко. — Гляди-ка, ночью огонь разожгли!

Причал был короткий, возле него встали только первая ладья и драккар, вторую ладью привязали сбоку, прочно укрепив канатами, чтобы течение не стало её сносить. Быстро сняли с обеих ладей промокшие паруса, общими усилиями отжали их и тоже расстелили над драгоценной добычей.

Пока Садко и его дружинники были заняты этой работой, возле скупо освещённых фонарями монастырских стен возникло какое-то движение, потом во тьме затрепетал огонь ещё одного факела и стало видно, что по широкой деревянной лестнице, ведущей от монастырских ворот к Волхову, спускаются несколько человек. Все они были в чёрных монашеских рясах и клобуках[76]. Идущий впереди нёс факел, прикрывая его берестяной плетёнкой.

— Мир вам, Божьи люди! — обратился к ним Садко. — Можно ли нам у вашего причала до утра ладьи оставить, а самим в обители приют найти? Мы оставим за это щедрые пожертвования.

Немного не дойдя до причала, монахи остановились, и один из них, по виду самый почтенный, поклонившись, воскликнул:

— Здравы будьте и вы, добрые путники! Пускай ваши ладьи стоят здесь, сколько понадобится. И сами вы найдёте в нашем монастыре кров и ужин. Я — игумен монастыря Успения Пресвятой Богородицы. В иночестве моё имя — Ксенофонт[77]. А кто промеж вами главный?

— Я, — ответил молодой купец.

Он хотел было говорить дальше, хотел сказать, что знаком с новгородским посадником и что у него поручение от князя Владимира. Однако монах движением руки остановил его.

— Мне ведомо, кто ты, добрый молодец. Твоё имя Садко, и ездил ты в дальние края по поручению великого князя Киевского Владимира Святославича. А сейчас возвращаешься со своей дружиной в Киев-град. Будь же нашим гостем дорогим. А покуда вы отдыхаете, я гонца отправлю к посаднику Добрыне, чтоб он поутру выслал людей вам навстречу. Вижу, везёшь ты с собой то, что великий князь привезти наказал.

76

Клобук — головной убор монаха. Как и обычный священнический убор (камилавк), имеет форму невысокого цилиндра, но у монахов он дополнительно драпирован лёгкой чёрной тканью, опускающейся по спине до пояса.

77

Имя в иночестве, т.е. имя, которое получает после пострига монах взамен своего мирского. Принимая постриг и давая обеты, отлучающие его от прежней жизни, монах принимает и новое имя.