Страница 85 из 90
Приди, мой суженый, пить попроси
Сломав печать, старый шляхтич Ян Ланецкий читал у себя в покоях послание оршанского маршалка, в коем сей вельможа спрашивал, нет ли у досточтимого лозняковского пана, милостью Божьей человека не бедного и милостью королевской одного из столпов шляхетского общества, высокого собрания, сколько-нибудь замечательных мыслей относительно того...
У «лозняковского пана» шумело в голове, глаза слипались; он не спал всю ночь, прислушиваясь к шуму битвы, которая разразилась накануне у брода, — в какой-то версте всего от Красивых Лозняков. Он знал уже, что это Тур не пускал напиравших с того берега шведов; знал он и то, что шведов было — тьма, поскольку не всех побил и не всех пленил обласканный фортуной русский царь; и ещё знал, что с десяток его мужиков, и с ними два сына кормилицы Ганны, ходили помогать Туру, — они просили у пана оружие, и он дал им оружие... но мужики не вернулись, никто не пришёл. Это могло означать только одно — что славный воин Тур не смог удержать нахлынувшую орду, и ничего доброго теперь ожидать не приходится. А женщины, с утра ходившие на Проню, на мостки, полоскать бельё, кричали в голос: по реке мёртвые, страшно посеченные плывут, и красна от крови вода. Это могло значить, что ни лозняковские мужики, и ни какие-то другие, и ни сам Тур... с побоища, скорее всего, не вернутся.
...относительно того, где можно изыскать достаточные средства на восстановление Могилёвской ратуши, от коей было некогда глаз не оторвать. В этом вопросе трудно было не усмотреть скрытую просьбу, а за велеречивостью сановника, за очень вежливым тоном не разглядеть пустую поветовую казну. И как раз раздумывал старый Ланецкий, где ему сказанные средства изыскать, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими шляхтичами, гонористыми в большинстве, но чтобы и их, ревнивых к чужому успеху, не обидеть, не раздразнить слишком щедрым пожертвованием, когда после тихого стука в дверь вошёл к нему управляющий Криштоп.
— С вашего позволения, пан... — поклонился он и доложил: — Явились шведы у наших ворот...
Нахмурился шляхтич, серым стало лицо; только глупый теперь не смог бы понять, чем закончилась битва.
— Много ли у наших ворот шведов?
— Десятка полтора, пан. Просят открыть. Что прикажете делать?
Пан Ланецкий недоумённо повёл седой бровью.
— Не ошибся ли ты сослепу? Может, то не шведы? Давно ли шведы начали спрашивать разрешения, чтобы войти?.. — и, вздохнув, он поднялся. — Любопытно мне будет взглянуть на этих шведов.
Нацепив саблю, — более для вида, для значительности, нежели для воинской надобности, — Ян вышел на высокое крыльцо. За ним и Алоиза не замедлила появиться, поскольку и ей было любопытно, что за люди спешились у ворот, не принесут ли ей они — а хоть бы и шведы! — какую-нибудь весточку о сыне: где он? что он? жив ли, родная кровь?.. Следом за хозяевами выглянул в дверной проем старик Криштоп и звонким от волнения фальцетом велел мужикам отпереть ворота.
Те послушно отодвинули засов, отвели створы и отступили, понурив головы.
Шведские солдаты остались снаружи, и только один — молодой офицер — вошёл во двор, ведя в поводу своего коня. Этот человек сразу направился к крыльцу, где его ожидали. Старый Ланецкий даже удивился, что так скоро, в мгновение ока, сообразил незваный гость, где следует искать хозяйское высокое крыльцо, будто он уже бывал здесь, на широком дворе, и знал, куда надо идти.
И хозяев гость скоро отыскал взором.
— Госпожа! Господин! — слегка поклонился капитан Оберг, остановившись под крыльцом; здесь мы, опять же, должны напомнить читателю, что говорил наш герой по-шведски. — Похоже, вы есть родители той прекрасной девы, той лесной нимфы, которая завладела моим сердцем и которую я ищу.
Ян оглянулся на Алоизу, а Алоиза заглянула снизу ему в глаза. Они не поняли из услышанного ни слова.
Между тем Оберг продолжал:
— Скажите мне, уважаемые, где она? Скажите мне, тут ли она живёт? — и капитан указал рукой на дом, на окна.
Старый Ян не без тревоги взглянул в указанном направлении, но по-прежнему был весьма далёк от понимания того, что от него хотят. Напряжённо глядя в лицо офицера, пан Ланецкий крутил себе седой ус.
— Может, он просится переночевать? — предположила Алоиза.
Этот приятной наружности офицер, плечами, и благородной статью, и ростом, и мощью воина, и манерами воспитанного, образованного человека, немало походивший на их сына Радима... — ах! где ты, где ты, свет моих материнских очей?.. — молодой офицер этот сразу понравился ей, хотя он и был враг.
— Скорее, он вежливо требует денег. Или еды, — нахмурился Ян.
Алоиза с этим не согласилась:
— Я ни разу не видела, чтобы, требуя денег, прижимали руку к сердцу.
Тут Криштоп, старчески прищурившись и разглядев наконец Оберга, сказал из дверей:
— Да это же тот самый офицер, что... — и добрый управляющий прикусил язык, вспомнив, что не о всём можно рассказывать старшим Ланецким; просила же панна Люба поберечь её стариков.
— Какой офицер? — обернулся к нему Ян.
— Проще говоря, он уже бывал здесь, — выкрутился Криштоп. — Это добрый человек. И можно не волноваться: грабить нас он не станет и никого здесь не обидит.
— Чего же он хочет? — спросила Алоиза.
— Я думаю, он хочет... видеть вашу дочь.
Озадаченная пани Алоиза не знала, что и думать; она, пожалуй, даже была смущена тем, что, похоже, очень многого не знала, когда пребывала в уверенности, будто является полной хозяйкой здесь, у себя в имении. Теперь она имела случай убедиться, что не каждая мышка ей докладывается, и не каждая птичка наушничает, и кое-какие важные события проходят у неё за спиной. Почтенная пани собиралась устроить Криштопу допрос, но...
Но тут и сама Люба выбежала на крыльцо.
— Густав! Это же мой Густав!..
Спустя мгновение девушка была уже возле любимого, и они заключили друг друга в объятия.
— Что же вы не приглашаете гостя в дом? — обратила к родителям совершенно счастливое лицо Любаша.
И она потянула капитана Оберга к крыльцу.
Капитан, однако, сделав новый вежливый полупоклон старикам, подхватил её на руки и подсадил в седло. А Ланецким он сказал:
— Госпожа и господин! Не бойтесь за вашу дочь. Ни я не обижу её, ни кто-нибудь из моих людей её не обидит. И что допустил Господь, то не поправить ни вам, ни генералам и королям. А Господь допустил нашу встречу, — и он, указав Любаше на реку, повёл коня через двор под уздцы.
Пан Ланецкий, ровным счётом ничего не понявший из его речи, видя, что увозят его дочь, схватился за саблю. Однако сама Любаша остановила его:
— Я прошу вас, не тревожьтесь, родные. Со мной ничего не случится. Я скоро вернусь.
И старый Ян отпустил рукоять сабли. Такой радостью полнились глаза его дочери, что не смог бы любящий родитель выразить это словами; радость её выдавала великое чувство — ради которого она родилась, жила, росла, цвела — былинка, девочка, невеста, ненаглядный цветок и утешение родительского сердца, — и ради которого пришёл, наконец, этот летний день; девушка прямо-таки светилась вся; давно отец не видел её такой.
— Вот и жених объявился, — промолвила с тихой грустью Алоиза, хотя как будто за дочь радоваться должна была.
...Солдат своих капитан отпустил в лагерь, а коня верного он пустил пастись на лужок. А с Любой сели они на бережку ручья, несущего свои быстрые, журчливые воды к Проне, на живописном бережку ручья, омывающего корни старых тенистых вётел, нашли они укромное местечко.
— Люба, милая Люба! — не мог наглядеться на девушку Густав. — Я не верю глазам, которые видят тебя. И не верю рукам, которые держат тебя. Я боялся, что уже не найду тебя...
— Густав, я думала, что больше никогда не увижу тебя. Я болела тогда — в начале зимы. Потом ездила к хижине. Но тебя уже не было там. На обратном пути я так плакала... И всё думала: как же буду жить, не видя больше тебя?