Тур — воин вереска

Найдя сосну повыше и к городищу поближе, оставив Коника в молодом ельнике, Винцусь взобрался на дерево, сколь мог высоко. И открылся ему сверху хороший вид. Городище было будто на ладони: за частоколом несколько больших крепких изб, церквушка с одной луковкой, какие-то пристройки, костёр на площадке и камень, покрытый шкурами; возле костра — несколько человек, видать, из Туровой дружины. Потом увидел: какие-то люди едут верхом к городищу по троне и ведут двоих связанных... пленников, стало быть. Винцусь пытался разглядеть, что за люди эти пленники, из местных ли воры или из пришлых пойманные головорезы, но не смог — было далековато. Видел только, что руки связаны за спиной и завязаны некими тряпицами глаза.

Потом Винцусь вернулся взглядом к городищу. Он увидел высокого статного человека, только что вышедшего из избы и направившегося к людям, сидящим у костра, человека молодого, явно здесь хозяина, ибо многие при его появлении встали и некоторые ему даже поклонились... и так похожего на... Винцусь в удивлении раскрыл рот, глазам своим не поверил.

— А он-то откуда здесь?

Тут въехали в ворота городища те всадники, подтолкнули пленников древками пик, и этот человек — высокий и статный — надел шлем Тура.

Винцусь так и обомлел.

— Ах ты Господи!.. — он покачнулся на ветке, ухватился покрепче за ствол.

Всадники спешились и повели пленных в ближайшую избу. За ними пошли Тур и те люди, что сидели у костра. Площадка опустела, костёр постепенно догорал, и больше не было в городище никакого движения. Устав ждать, Винцусь спустился с дерева, отыскал в ельнике своего Коника, зябко вздрагивающего на морозе и покачивавшего головой, и был таков.

Душехваты, что страшнее чумы

Этих двоих душехватов Тур и его люди видели уже не в первый раз. Однако прежде, чем продолжить наше повествование, мы обязаны сказать, кто такие вообще были душехваты... В землях Великого княжества Литовского, особенно на православном востоке его, душехватами называли иезуитов — преимущественно иезуитских проповедников. Главным душехватом был Иосафат Кунцевич, который жил, проповедовал и бесславно кончил свои дни нескольким менее чем за сто лет до описываемых нами событий. Именно с него, с его деятельности это слово — «душехват» — и было списано, и так точно оно отражало суть иезуитского проповедника, миссионера, что полюбилось народу и продолжало свой путь через многие десятилетия и века (и продолжает поныне), в отличие от целого ряда других слов, какие за это время рождались и умирали и были забыты настолько, что без иных учёных книг никто бы и не узнал их былого значения, а то и самого существования.

Происходил Кунцевич из православной семьи, из семьи небогатого купца, но, сблизившись в Вильне с иезуитами, предал веру отцов, перешёл в унию[84], окончил иезуитскую коллегию. Соблазнился Кунцевич щедрыми обещаниями униатских митрополитов — благ, привилегий, высоких должностей, а вместе с ними — власти и богатства. Человек не бесталанный, умело владевший словом и даром убеждения, одновременно не весьма разборчивый в средствах, могущий действовать путями непозволительными, не гнушавшийся преступлением закона, отступничеством от клятв и обещаний, не чуравшийся искусства интриги, не чуждавшийся приёмов хитрой лести, ласковой обходительности, не избегавший порока лжи, Иосафат Кунцевич демонстрировал чудеса красноречия во храмах и домах, в монастырях, на площадях и улицах, на рынках, витийствовал зело в речах и на бумаге и всеми правдами и неправдами с неутомимостью человека, глубоко веровавшего в свою идею и ревниво служащего избранному делу, обращал в унию православных; и столь он в этом обращении преуспел, что прозван был хватающим души, то есть душехватом. Часто за деятельность свою он бывал изгоняем и даже бит, а в Печерском монастыре, что в Киеве, едва не был убит, но успел унести ноги.

Вдохновлённые его примером, многие иезуитские проповедники, новоиспечённые душехваты, пошли в восточные земли и понесли в православный народ веру католическую; и всё множилось число душехватов, и имя им было уже легион. Пришло время Иосафата Кунцевича: католический епископ посвятил его в священники, спустя пять лет он стал архимандритом одного из виленских монастырей, а ещё через несколько лет — назначен Полоцким архиепископом.

Тогда настали для православных чёрные дни: запрещали им молиться в православных храмах и закрывали их, и приходилось попираемым православным молиться за заставами в поле. Всеми правдами и неправдами новый архиепископ склонял подначальных себе священников и прихожан присоединяться к унии.

Не имея сил все бесчинства терпеть, православные восставали. Так, восстал однажды гордый город Могилёв[85]: перед Кунцевичем затворили ворота и пригрозили расправиться с ним, если он не уберётся прочь. Тогда Иосафат пожаловался польскому королю Сигизмунду III, будто устроили ему коварную западню, в которую он, благодарение пану Иисусу, не угодил, и восстание подавили: зачинщиков казнили, все православные церкви отняли и запечатали, а на граждан наложили огромный штраф.

Дальше было ещё хуже. Кунцевич выхлопотал грамоту у польского короля, в которой значилось, что все православные церкви и монастыри Полоцкой епархии отныне подчиняются исключительно ему, и принялся действовать ещё более решительно. Идею единения Западной и Восточной церквей он проводил в жизнь уже чуть ли не силой. Но чем решительнее действовал Кунцевич, тем всё более росло смертельно опасное несогласие в делах веры... Архиепископ не только запрещал православным молиться в их церквях и даже в домах, но и не позволял иметь им своих священнослужителей. В противостоянии иногда творились вещи просто безумные, святотатские: к примеру, иезуиты заставляли выкапывать из могил тела отпетых по православному обряду и выбрасывать их за ограду[86].

Как-то осенью отправился Кунцевич с пастырским визитом в Витебск. И этот город, не видя для себя в том визите ничего доброго, подобно Могилёву восстал. Православных жителей Витебска поддержали граждане других восточных литовских городов, а также жители многих деревень и украинские казаки. Возмущённые тем, что слуги Кунцевича задержали и заперли одного православного священника, горожане Витебска ударили в колокола, ворвались в покои архиепископа и, кинувшись на него с криками: «Бей папёжника!.. Бей душехвата!..», рассекли ему голову топором; затем, увидев, что он и после столь страшного удара остался жив, иуда, они добили его выстрелом из ружья. По другим свидетельствам, главного душехвата ещё и растерзали на части... То, что от Иосафата Кунцевича осталось, выволокли на улицу, протащили по всему городу, а потом с высокого берега Двины сбросили в воду и напутствовали криками, что ложью своей и хитрыми уловками он более не будет дурачить мир...

Понятно, что сей жестокий акт не мог остаться без наказания. Польское правительство организовало следствие, которое, впрочем, было недолгим. Город Витебск лишили Магдебургского права, сняли колокола с ратуши и церквей и не менее сотни участников восстания приговорили к смертной казни; многим, впрочем, удалось бежать...

Современники тех событий говорили, что «иезуитов следует избегать как чумы». На словах иезуиты проповедовали идеи христианства и Евангелие, а на деле — двуличность и приспособленчество, нравственную ложь, пятнающую и уничтожающую душу и развращающую сердце. Ни для кого уж не было секретом, что клятвам иезуитов нельзя верить. Они клянутся всеми святыми и самым дорогим для себя на свете, а под сутаной держат пальцы крестиком. Тебе иезуит говорит «да», а мысленно твердит «нет»; и полагаться на его слово — значит, обманывать себя, ибо его «да» вовсе не означает «да», а его «нет» далеко не означает «нет». Иезуит всегда поступает по-своему, а именно — на потребу иезуитскому ордену. Двуличность иезуитская была замечательно видна на отношении ордена к голодающим крестьянам: давали им грошик, а назавтра отнимали грош...

84

Объединение Католической и Православной церквей под властью Римского Папы. Православные, перешедшие в унию, обязывались признавать не только примат Папы Римского, но и чистилище, и исхождение Духа Святого и от Сына (так наз. filioque), католики же — брак белого духовенства, использование при богослужении не латинского, а родного языка и сохранение восточного обряда.

85

Октябрь 1618 года.

86

Из жалобы Лаврентия Древинского на сейме в Варшаве в 1623 году: «...вот дело ужасное, невероятное, варварское и свирепое: в прошлом году, в том же литовском городе Полоцке, тот же апостат-епископ, чтобы ещё более досадить горожанам, намеренно приказал выкопать из земли христианские тела, недавно погребённые в церковной ограде, и выбросить из могил на съедение псам, как какую-нибудь падаль...»