Страница 2 из 4
Он называл себя Плинтусом. Я отнёсся к этому с пониманием, усматривая в этом даже некий установочный смысл. Сам я давно уже откликался на «Костика» – времена Константина Сергеевича безвозвратно, как мне казалось, канули в прошлое. Мы с ним быстренько нажрались, игнорируя картошку, и мне стало скучно и грустно. Общаясь с Плинтусом один на один, я классифицировал его как серенькую личность с донельзя усреднёнными понятиями из областей логического естествознания, о чём и не преминул ему сообщить.
– А вы, сударь, оказывается, большой пошляк, – так и влепил ему я в лицо. В нашем кругу неординарных в своей непонятости личностей это считалось большим оскорблением. Он опустил голову – кажется, обиделся, и просидел так несколько минут. Я готовился к взрыву чувств. Он, однако, поднял на меня глаза, и с особым пропитым надрывом в голосе сказал:
– Хрен с ним, пусть накидывают… Не могу я больше. Тошно мне. А ты знаешь, Костик, я ведь, выражаясь вашим языком, инопланетянин.
Я поморщился, не услышав ничего оригинально, и выпил. Потом посмотрел на него. Серенький потасканный мужичок, рост средний, телосложение среднее, черты лица средне-приятные, глаза неопределённо-пустые, одет в вонючий китайский ширтотреб.
– Все мы здесь инопланетяне, Плинтус, – закурив и обдав его дымом, неохотно вошёл я в русло предложенной темы.
– Да нет, ты не понял. Я серьёзно. Я здесь у вас в ссылке нахожусь.
Голос его звучал почти жалобно, он очень хотел, чтобы я ему поверил.
– Угу. – Я затушил сигарету о ненавистный линолеум. – Пошли-ка прогуляемся, тошно мне здесь как-то.
– Ладно. Я ведь и доказать могу, хотя ничего хорошего мне от этого не светит, а светит лишь новый срок.
– Ты, урка вшивый, – не выдержав, взорвался я. – Ты чё мне буровишь, падла? Какой ты на хрен инопланетянин, говно залежалое?
Он вздохнул. Потом сходил на кухню, принёс грязный стакан с водой из-под крана и сунул его мне под нос.
– Глотни-ка.
Всё ещё трясясь, я вырвал у него стакан, отхлебнул и сплюнул.
– Аш-два-О, тёплая и противная. А сейчас, извините, я вас буду бить.
Моя пьяная злость искала выход, и, приняв его предложение испить из стакана, я развязал себе руки.
– Подожди минутку, Костик, это всегда успеется.
Он снова забрал у меня стакан, зажмурился и несколько раз провёл над ним грязной в порезах ладонью. Мне вдруг показалось, что из ладони струится голубоватое сияние.
– Пробуй-ка теперь, – тихо произнёс он, снова протягивая мне стакан.
В некоторой прострации я взял его, несколько озадаченно отпил и тут же закашлялся. Спирт, чистейший спирт!
– Что за фокусы, Плинтус? – просипел я, отдышавшись. – Я ведь себе всё горло сжёг.
– Ты убедился?
– В чём? В твоих навыках рукоблудия? Где у тебя запрятана фляжка?
Он осунулся, виновато пожал плечами, потом сказал:
– Ты прекрасно знаешь, что нет у меня никакой фляжки. А есть лишние три года за эту, как бы вы сказали, алхимию. Костик, ты посиди минутку, осмысли происходящее.
Стакан с остатками спирта стоял на полу у моих ног, я поднял его и принюхался. Потом подумал. Потом опять принюхался. Потом аккуратно выпил спирт, быстренько закурил и начал думать.
Огонь пробежал по жилам, мысли просветлели.
– Ещё как можешь доказать? – решил сменить я праведный гнев на пьяную милость. После спирта привычная реальность начала расслаиваться. Я был готов ко всему.
Он забормотал:
– Я много чего могу, недоступного вам, но, понимаешь… мой срок и так уже приближается к критическому, и… Ну ладно, ещё разок. Продемонстрирую.
Он вдруг воспарил. Буквально, как сидел на полу в позе лотоса, так и воспарил, ещё и руки на груди сложил для пущей убедительности. Я пьяно моргал глазами. Остаток вечера прошёл в уверениях дружбы до гроба и какой-то бессмысленной суете.
Утром я проснулся на полу, передо мной стоял старый пластмассовый тазик. Я принюхался, затем сунул в него палец и облизал. «Вода… А какого хрена я туда, собственно, палец-то сую?» Обрывки обретённого давеча тайного знания давили на голову, но казались чушью несусветной. «Вот дали вчера… Надо всё-таки сейчас ему рожу набить. Чтобы не умничал»
Плинтус валялся на кухне. Тощенький, серенький, неприкаянный. Вдруг в сознании всплыло: «Понимаешь, на самом деле я другой, совсем другой, а тут выгляжу как человек из определённой социальной группы, в качестве наказания, значит. Мог бы быть и президентом, если бы не сильно накосячил, а мог бы и в одиночке до конца дней сидеть, если бы совсем сильно… Почему Россия? Ну, у нас так заведено: за преступления в сфере управления полагается ссылка именно в Россию. Я ведь просителю вселил ложные надежды, случайно так вышло, вот меня и угораздило. Как живу? А каждый день у меня в кармане с утра пять тысяч появляется, Вселенная так запрограммирована, не важно, что на мне одето, Костик, совсем не важно»
Я пошарил у него по карманам и обнаружил в донельзя грязных джинсах пятитысячную купюру. «Во, блин…» Голова закружилась.
– А ну, вставай, чмо инопланетное! – заорал я в бессильном томлении. – Опохмеляться будем!
…Мы пили пиво, глодали рыбу и до поры до времени молчали. Разговор начал я:
– На чём мы вчера остановились?
Вера моя снова окрепла.
– Ты обещать помог, – уныло ответил Плинтус. Ему было гораздо хуже, чем мне, и я всё ждал, когда он побежит блевать.
– Слушай, – спросил я. – Тебя кто здесь Плинтусом-то прозвал, а?
– Да я сам себя и прозвал. Это немного напоминает мне моё прежнее имя. Вот, послушай…
И он изобразил голосом и губами нечто запредельно-птичье, от чего у меня сразу заломило виски, а потом вывернуло наизнанку в стоящий рядом тазик.
– Прости, – пристыжено взирал он на меня. – Я не должен был подвергать тебя воздействию этих звуков…
– Так ты считаешь, что они похожи на наше слово «плинтус»? – всё ещё борясь с тошнотой, тупо осведомился я.
– Да, для меня здесь прослеживается очевидное сходство.
В силу каких-то необъяснимых, иррациональных причин эта последняя его фраза окончательно убедила меня в том, что он действительно визитёр из другого мира, а не плод моих пьяных галлюцинаций.
– Так чем я тебе могу помочь-то? Ни хрена ведь не помню…
… Оказалось, я могу взять на себя его вину. Он произвёл кое-какие операции с моими тонкими телами и выяснил, что в следующей своей жизни я должен буду занять другой качественный уровень бытия, в кармическом плане вполне достаточный, чтобы позволить искупить его нынешние прегрешения. Иначе он здесь пропадёт, он чувствует, что скоро сломается. Если я на это соглашусь, то он сможет вернуться в свой мир, а я в следующей своей жизни буду, скорее всего, уже… собакой. Пойду, так сказать, на понижение. Он ничего от меня не ждёт. Он понимает, как это трудно. Взамен он может только поведать мне о причинно-следственных связях между высшими и низшими мирами, а также научить способам улучшения своей кармы. Если я буду настойчиво работать, то в следующей жизни я снова могу стать человеком, а учитывая характер возможной принесённой мною сейчас жертвы, у меня даже будут все шансы стать великим.
Я слушал его и потягивал пиво. Работать над собой мне не хотелось совершенно. «Сволочь», – думал я. – «Вот навязался». Вслух же я только сказал:
– Повезло тебе всё-таки, что в Россию сослали… Хрен бы этот номер в Америке или там Голландии прошёл.
Глаза его радостно вспыхнули:
– Так ты согласен, Костик?
– Своих не бросаем, – пафосно бросил я в ответ набившую за последнее время оскомину дежурную журналистскую фразу.
– Так я же того… не свой.
– Да свой ты теперь, Плинтус. В доску свой. Скажи-ка, а собакой я что-нибудь о себе любимом буду помнить? На том уровне? Нет? Ладно, валяй, рассказывай мне всю эту муть эзотерическую, там разберёмся.
… Я открыл глаза. Плинтус исчез. Я вспомнил, как он сосредоточенно шевелил губами, пытаясь определить предел оставшихся у него возможностей с учётом их распыления на пьянку, алхимию и левитацию, высчитывал оставшийся срок, несколько раз начинал выть и биться головой о стену, но потом взял в себя в руки и, наконец, просветлел. Всё сошлось у него тютелька в тютельку. Я к тому времени уже до предела накачался алкоголем и мог лишь пьяненько улыбаться, когда он выставил вперёд свои немытые ладони, и от них потянулись ко мне голубые змейки…