Лемартес

Оно становится камнем — надежным якорем реальности.

Выбираюсь обратно.

Что я вижу?

— Вижу тебя, брат Корбулон.

Громоподобный рык Лемартеса, сотрясавший крейсер, сменился напряженным от усталости шепотом. Перемена произошла в один миг, словно на место капеллана телепортировали другое создание. Склонявшийся над ним жрец выпрямился и отступил на шаг. В течение эксперимента он непрерывно взывал к Лемартесу, хотя не слышал собственного голоса. Капеллан, очевидно, уловил его, если сумел вернуться после столь жестокого приступа.

— Я рад, — сказал Корбулон. — Тебе точно захочется…

Сангвинарный жрец осекся. Он едва не предложил Лемартесу «отдохнуть», но вспомнил, что для капеллана это слово давно уже лишено смысла. Тот сидел, стиснув челюсти, и вздувшиеся у него на шее жилы казались железными прутьями. Воин так крепко вцепился в подлокотники кресла, что смял их пальцами. Кандалы еще держались, но Корбулон не сомневался — если бы он не зафиксировал голову Лемартеса и тот получил бы хоть какую-то свободу действий, то наверняка бы вырвался. Обрел бы волю, находясь при этом в полной власти исступления.

Главный вопрос, разумеется, в том, бывает ли капеллан полностью свободным от безумия.

Лемартес неотрывно смотрел на жреца.

— Ты веришь, что я вижу тебя? — спросил он.

Глубоко запавшие глаза капеллана пылали темным пламенем. Кожа на лице натянулась так, что оно почти не отличалось от черепа, скалящегося со шлема Лемартеса.

— Докажи, что говоришь правду, — ответил Корбулон.

Требование жреца не было формальностью: в разумности капеллана всегда приходилось сомневаться. Тот, кто сохранил дар речи, поддавшись Черной Ярости, мог видеть в Корбулоне самого Хоруса, но утверждать иное — значит притворяться, чтобы получить шанс для нападения.

Как ни поразительно, Асторат верил в Лемартеса, и сангвинарный жрец хотел бы разделить его убежденность. Многие в ордене требовали смерти капеллана, считая его существование чем-то немыслимым. Из природы Изъяна следовало, что не может быть никакого Хранителя Потерянных — только их Избавитель. Но Асторат посчитал иначе и не нанес удар, что само по себе стало чудом. Кроме того, есть пример Мефистона…

На таких существ опирались надежды ордена. Корбулон поклялся, что однажды воплотит их в жизнь — любой ценой.

— Доказываю, — произнес Лемартес, тихо и неосознанно порыкивая на каждом выдохе. Он перевел взгляд за правое плечо жреца. — Там Кастигон.

Обернувшись, Корбулон увидел капитана и пошел открывать решетчатую дверь. Оказалось, что с Кастигоном пришел Альбин, тщательно сохранявший нейтральное выражение лица.

— Желаешь говорить с нами, брат-капитан? — поинтересовался верховный жрец.

— Я искренне уважаю тебя и твои священные обязанности, — произнес Кастигон, — но скажи мне, что ты делаешь с капелланом?

— Похоже, ты сомневаешься во мне.

— Просто задаю вопрос, ничего более.

Кастигон, верховный судия. Мефистон называл его «политиканом», и Корбулон понимал почему. Однако в сражениях капитан действовал с прямотой, от которой так часто уклонялся в речах…

— Жрец делает то, что необходимо, — вмешался Лемартес.

— Справедливый вопрос, — признал Корбулон. — Я стараюсь разобраться в состоянии капеллана Лемартеса. Возможно, здесь скрыт ключ к спасению нашего ордена.

— Мы обязаны исследовать любую возможность, — добавил капеллан с непреклонной решимостью в голосе. — Неважно, насколько маловероятную.

Фатализм в его тоне был таким же непоколебимым, что беспокоило Корбулона. Раньше он надеялся, что Лемартес найдет для себя какую-нибудь причину поверить в успех их экспериментов. Они ведь добивались результатов; по крайней мере, жрец убеждал себя в этом. В ином случае ордену предстоял один из великого множества мрачных финалов. Если Корбулон ошибся, решив, что достигнет чего-то с капелланом, значит, верны другие теории — такие, что сангвинарный жрец со всей истовостью души молился, чтобы они не подтвердились.

Корбулону придало уверенности то, что ему удалось выяснить на этот раз. Вселявшие надежду фрагменты информации попадались редко, но любой из них сиял ярче золота.

— У нас есть новая задача, исключительной важности, — сказал верховный жрец. — Капеллана Лемартеса посетило видение о будущей операции.

— Это не к добру, — заметил Кастигон.

«Именно так».

— Согласен. Но чем больше мы выясним, тем лучше подготовимся к тому, что ждет нас.

— К чему же?

— За событиями на Флегетоне стоит некая могучая сущность. Ее сила соответствует масштабам чумы.

— И еще кое-что, — произнес Лемартес. — Ее ярость связана с утратой.

— Как и наша, — тихо вымолвил Альбин.

— Да. Мы должны иметь в виду возможные последствия такого сходства, — сказал Корбулон.

Капеллан напрягся в фиксаторах, его лицо исказилось. На секунду Лемартес превратился в создание беспримесного неистовства, но приступ прошел, и воин снова взял рассудок под строгий контроль.

— Есть и разница, — проговорил он. — Порождения гнева на Флегетоне… неразумны.

— Ясно, — кивнул Кастигон. — Это наводит на размышления, но я еще не уверен, как именно поменять тактические схемы в зависимости от сказанного вами.

— Совершенно верно, — подтвердил верховный жрец. — Мы обязаны узнать больше.

Капитан поморщился.

«Ты что, думаешь, я наслаждаюсь пытками Лемартеса? — хотел спросить у него Корбулон. — Упиваюсь страданиями моего брата?»

Он смолчал. Нельзя, чтобы другие проведали о его сомнениях или колебаниях.

— Продолжай! — грозно рыкнул капеллан на всю камеру. — Продолжай! — скомандовал он вновь.

— Рыцари Баала благодарны тебе, — после паузы выговорил Кастигон. Похоже, собственная банальность вызвала у капитана отвращение, но больше ему нечего было сказать.

Развернувшись, он вышел из камеры.

Альбин не сразу последовал за ним.

— Желаю тебе силы и мудрости, — обратился он к Корбулону.

— Спасибо, брат.

Младший сангвинарный жрец видел, как тяжело даются эксперименты его повелителю. Корбулона терзали мысли о том, что все усилия могут оказаться тщетными и что он обращается с Лемартесом, словно с животным в лабораториуме.

Как только Альбин ушел вслед за Кастигоном, верховный жрец закрыл решетчатую дверь. Впрочем, никакого практического смысла в этом не имелось. Он не таил секретов, не запирал камеру на замок. И дверь нисколько не приглушала рев капеллана.

Корбулон повернулся к креслу.

Подопытный впился в него глазами:

— Продолжай.

В его шепоте звучали ярость и жертвенность.

Неистовство распространилось из Профундиса в улей Коримбус. Сотни километров равнины между городами кишели миллионными толпами, ищущими противника для утоления своей злобы. Они нашли врага в лице 237-го осадного полка мордианской Железной Гвардии, возглавляемого полковником Иклаусом Райнекером: фаланги безупречно выученных солдат в синих мундирах с золотых шитьем.

Лейтенант Маннхен, сидевший в командной «Химере» Райнекера под названием «Хранитель Култха», заметил:

— Не будь тут нас, они бы просто друг друга перебили.

Иклаус, который собирался выглянуть из люка БТР, набросился на своего адъютанта:

— Так что же, нам отказаться от задания? Показать хвост этим ордам?

Маннхен хотел отступить на шаг, но в тесном нутре «Химеры» отходить было некуда.

— Разумеется, нет, полковник.

— Вот и хорошо. Тебе повезло, что комиссар Стрёмберг этого не слышала.

— Простите, я…

— Мы находимся там, где и должны, — продолжил Райнекер. — Мы здесь, чтобы навести порядок, и будь я проклят, если вместо исполнения воли Императора стану выжидать, пока местное население истребит само себя. Не забывай, инфекция еще не дошла до южного континента. Или ты предлагаешь сдать его безумным еретикам?

Лейтенант попробовал еще раз:

— Приношу извинения, полковник. Я говорил так с досады.