Лемартес

— Демоническое…

Выпустив его, Иклаус отступил на шаг и повернулся к Фаше. Увидев, как посерело лицо комиссара, офицер подумал, что, наверное, сам выглядит так же. При этом женщина явно не удивилась подтверждению мифа, противоречащего официальной имперской доктрине.

— Вам известно о подобных вещах? — спросил полковник.

Стрёмберг кивнула.

— В Схоле Прогениум… — заговорила она, но осеклась. — Никогда не думала, что увижу…

Значит, Райнекер всю жизнь верил в ложь. Основные принципы Империума, за которые он всегда сражался, были обманом. Иклаус давно уже понял, что для событий на Флегетоне нет религиозно приемлемой интерпретации, однако не позволял себе делать выводы из данного факта. Офицер изо всех сил старался отрешиться от ужасных зрелищ — надеялся, что слуги Экклезиархии растолкуют их суть, когда сочтут нужным.

Пока Райнекер говорил себе, что Адептус Министорум сумеют объяснить происходящее, ему удавалось сохранять слабую надежду. Теперь она окончательно угасла.

Меж тем громадная волна крови рухнула. Над равниной пронесся треск костей в изломанных телах, за ним последовали звуки стрельбы. Верные Астартес начали бой с предателями.

Иклаус наблюдал за ними.

— Полковник? — В тоне Фаши звучало ожидание приказов.

Райнекер подумал, не застрелить ли Оберлена, но сдержался, хотя и с большим трудом. Гнев рвал офицеру грудь железными клыками. Ярость складывалась из отчаяния, жути и горечи поражения, но при этом обладала уникальными чертами. Она охватила бы Иклауса даже в случае победы в кампании, однако сейчас почти все его линии обороны против слепого гнева разваливались. Уцелела только воинская дисциплина.

— Ты подвел нас, — сказал Райнекер, оттолкнув священника. — Какой от тебя прок? Чем ты поможешь нам в час величайшей нужды?

Оберлен молчал, неотрывно взирая на столп.

— Полковник… — повторила Стрёмберг, уже резким тоном.

Когда бесноватые перестали атаковать гвардейцев, она убрала болт-пистолет, но сейчас держала руку возле кобуры.

Иклаус постарался понять, насколько Фаша близка к тому, чтобы навсегда отстранить его от командования. Женщина щурилась, напряженно сжимала губы. Райнекер догадался, что комиссар тоже сдерживает ярость; проклятая планета брала измором их всех.

Глядя, как Стрёмберг борется с собой, офицер вспомнил о своих недавних терзаниях и о том, что последовало за ними. О том, как испытал оправданную гордость, ощутил себя победителем. Уловил сияние еще не познанного откровения.

Теперь, стоя спиной к кровавой колонне, слыша ее нескончаемый вездесущий рев, Иклаус понял: на Флегетоне тот, кто просто не поддается гневу, уже добивается славного триумфа. И кто еще из людей, оставшихся в этом мире, способен совершить такое? Кто в силах воспротивиться победе неистовства?

«Мы можем, — подумал Райнекер. — Мы должны».

У него осталась только дисциплинированность. Ее достаточно. Ее более чем достаточно. Она — величайшее оружие мордианских солдат. Хотя полк Иклауса уменьшился в численности, он все равно прежний Двести тридцать седьмой. Его знамена все еще реют. Полк все так же входит в Железную Гвардию и до сих пор насчитывает тысячи бойцов.

Офицер взглянул на вспышки и разрывы, мелькавшие там, где Кровавые Ангелы бились с предателями. Монстры снова сражались против монстров. Если Райнекер во второй раз поведет солдат в зону такого столкновения, их неизбежно перебьют. Тем не менее к месту схватки стягивалась и орда помешанных. Значит, долг требует от гвардейцев вступить в битву.

Иклаус наконец увидел, насколько ложной была его гордость. Он искал громкой победы, дарующей триумфатору личную славу. Истинное же, честное самоуважение мог испытывать лишь командир, воплощающий лучшие черты своего полка.

Поэтому Райнекер обернулся к вверенным ему бойцам, преодолев духовное притяжение столпа. Найдя опору в дисциплинированности, знакомой мордианцу с рождения, он с тихой гордостью воззрился на Железных Гвардейцев.

— Воины Двести тридцать седьмого! — вскричал Иклаус. — Отвергните ужас! Мы — хладнокровие, мы — выучка, мы — порядок! Пойдете ли вы со мною в бой за Мордиан и Императора?

— Мы пойдем с вами! — проревели солдаты.

— Ради чего? — спросила Фаша так тихо, чтобы услышал только полковник.

Честно говоря, он не знал, ради чего, но верил, что замысел Императора касательно Двести тридцать седьмого прояснится в тот миг, когда последние здравомыслящие бойцы на Флегетоне войдут в гущу сражения. Впрочем, одну цель Райнекер четко понимал уже сейчас.

— Мы идем в бой ради искупления, — сказал он.

Стрёмберг улыбнулась.

Кровавые Ученики готовы к битве. Атакуют нас большими силами. Мы разрознены после преодоления барьера. Изменников больше, и они собираются подавить нас до того, как мы перегруппируемся.

Пока мы боролись с волной, предатели выдвинули вперед бронетехнику. Они разделили пару «Хищников», и теперь танки заходят с левого и правого флангов, а Ученики сдерживают нас по центру «Носороги» по-прежнему охраняют подходы к холму Пророка.

Я нахожусь у левого края нашей потрепанной шеренги. Двое отступников бросаются на меня, паля из болтеров. Приближающийся «Хищник» сминает Квирина, не позволяя тому дать отпор. Траки давят туловище бывшего реклюзиарха, но, когда танк проезжает дальше, воин еще жив. Ниже груди от него лишь месиво из осколков керамита и костей, однако он поднимает руку и стреляет в подходящих к нему предателей. Враги добивают Квирина, и все же он успевает нажать на спуск. Таково последнее деяние боевого брата, который считал Мефистона созданием более чудовищным, чем сама Ярость.

В нагрудник мне попадают болты. Один разрывной снаряд пробивает ослабленный участок. Получаю ранение. Вспышка боли. Свирепый блеск неистовства. Бросаюсь вправо, уходя из-под огня, встаю и нападаю. Противники меняют угол подхода. Теперь перевес за мной: мы сближаемся слишком быстро, и Ученики не могут попасть в меня. Обрушиваюсь на них с ревом бури и замахиваюсь Кровавым Крозиусом. Булава так мощно заряжена моим гневом, что от ее сияния может сработать блокировка фотолинз. Кажется, так и происходит — величие реликвии ослепляет неприятеля. Бью его в боковую часть шлема. Первым же ударом сношу верхнюю половину черепа.

Продолжаю атаку. Тело первой добычи еще не упало. С разгона тараню другого изменника и толкаю его назад, к «Хищнику». Танк палит из дальнобойной автопушки, пытаясь поразить цель в упор. Бортстрелок готов пожертвовать товарищем, лишь бы покончить со мной. Слишком поздно. Снаряд взрывается позади меня.

Вбиваю предателя в корпус бронемашины, из которого торчат пики метровой длины. На них висят рваные полотнища дубленой кожи, содранной с жертв боевой банды. Трофеи, знамена бесчинств… Из нижней части носа «Хищника», под автопушкой, торчит ряд шипов.

Крепче вдавливаю Ученика в броню, упираясь ногой в землю. Танк толкает меня назад. Не без труда. Прыжковый ранец отступника не выдерживает давления, лопается топливопровод. Нас обоих охватывает пламя. Я насадил врага на пику, вошедшую ему в сочленение доспеха под правым плечом. Он не может навести на меня болтер, только отмахивается им, как дубиной. Наношу удар Кровавым Крозиусом. Еще и еще. Всполохи гнева перед глазами такие быстрые и яркие, что я едва вижу раны, которые наношу предателю. Отрубаю ему одну руку, потом другую. Потом бью в грудь, пока кираса не трескается, словно яичная скорлупа. Превращаю сердца изменника в дым и пепел.

«Хищник» останавливается.

Взбираюсь по телу неприятеля на корпус танка. Держась за ствол автопушки, залезаю на башенку. Там ждет Кровавый Ученик, наполовину скрытый в люке. Его цепной топор мощно вгрызается мне в наплечник. Проворно отшатываюсь, пока зубья не впились в тело. Башенка резко поворачивается, я соскальзываю и падаю обратно на нос «Хищника». Отступник лезет следом за мной. Пики не дают мне свалиться на равнину. Предатель заносит топор над головой. Такой удар наверняка раздробит мне череп. Хватаюсь за пику и свободной рукой выбрасываю вперед булаву, целясь в ноги врага. Покачнувшись, тот цепляется за автопушку, чтобы вновь обрести равновесие. Я поднимаюсь раньше.