Закон-тайга

— Сегодня точно поговорю с ней серьезно, — дал себе слово бывший спецназовец и тут же поймал себя на мысли, что это обещание он дает себе только за последнюю неделю пятый раз…

Спустя полчаса он уже отдалялся от зимовья, уверенно работая лыжными палками. Снег скрипел под хорошо смазанными лыжами, доставшимися Михаилу еще от отца, известного таежного охотника-промысловика, и уже взошедшее солнце скупо освещало верхушки заснеженных деревьев.

Каратаев был сосредоточен и серьезен, потому как дело, на которое он шел, было важным: надо было проверить поставленные с вечера капканы. Близился Новый год, и Михаил очень хотел добыть соболя, чтобы подарить драгоценный мех своей тайной возлюбленной.

Неожиданно сердце опытного охотника тревожно забилось: на девственно-белом снегу отчетливо отпечатались крупные следы…

Их нельзя было спутать ни с чьими — конечно же, это был тигр и, судя по размеру следа, очень большой.

Остановившись, Михаил осторожно снял с плеча винчестер и прислушался: тихо… Но тишина тут, в тайге, всегда была обманчивой; коварный, кровожадный хищник мог притаиться за любым сугробом.

Положив палки на наст и стараясь не шуметь, охотник осторожно присел на одно колено и принялся внимательно изучать следы.

Каратаев понял: тигр прошел здесь недавно, максимум полчаса назад…

Тот день начальник оперативно-следственной части ИТУ строгого режима капитан Андрей Киселев запомнил на всю оставшуюся жизнь. Он сидел в кабинете, на удивление трезвый, и думал, как проведет остаток дня.

Перспективы были, конечно, заманчивыми, хотя и однообразными.

Во-первых, можно было вновь пойти к развратной жене прапорщика Красноталь — контролер сегодня был на боевом дежурстве, и его жена наверняка скучала без мужского внимания и ласки.

Во-вторых, можно было пойти к дружбану и собутыльнику, начальнику второго отряда капитану Виктору Радченко, чтобы выпить с ним разведенного спирта, тем более что Витек обещал поставить.

В-третьих, можно было совместить и то и другое — приятное с полезным, хотя Киселев так и не смог бы определить, что тут приятное, а что — полезное.

А в-четвертых…

Ну а в-четвертых, у этого гнусного, поганого мента никогда не было иных мыслей, кроме траханья и пьянства, пьянства и траханья.

Как часто говаривал пахан Астра, "бытие определяет сознание" (кстати, и блатные, и менты с уважением относились к вору за такие его мудрые мысли). Что поделать — ассортимент развлечений тут крайне скуден и ограничен, что, впрочем, соответствует интеллекту страждущего водки и зрелищ капитана МВД.

За такими вот нехитрыми, но глобальными рассуждениями и застал кума бригадир того самого отряда, где числился Астра. Вообще заходить в такие кабинеты без вызова — западло, косяк, то есть порочащий честного человека поступок, но уж если зэк пришел сам, без специального на то приглашения…

Киселев, тряхнув головой, чтобы приблизиться к жуткой реальности — а именно таковой ему всегда представлялась горькая ментовская служба, — посмотрел на авторитетного мужика.

— Ы-ы-ы? — Кум был не в духе и потому изъяснялся междометиями — кратко и лаконично.

— Гражданин начальник, с тобой хочет пахан поговорить, — после обязательного «здравствуйте» объяснил бригадир цель визита, теребя в руках шапку.

Капитан поднял левую бровь.

— Сегодня в клубе.

Кум, подняв вторую бровь, с ненавистью смотрел на посланца Астры.

— Не знаю, только он велел мне передать. Начальник оперчасти причмокнул синими от регулярно потребляемого спирта губами, смутно пытаясь представить, для чего же его хочет видеть такой уважаемый, выдающийся человек.

— В шесть вечера.

На кукишеобразной физиономии кума нервно заходили скулы.

— Астра говорит, что явка обязательна. Так и велел передать.

Засунув волосатый палец в нос, кум, обреченно вздохнув, выщипнул из ноздри длинную жесткую волосину с какой-то зеленоватой слизью и вытер его о галифе, а сам волосок положил перед собой, на какой-то старый циркуляр с грифом "секретно".

— Если опоздаешь, гражданин начальник, Астра будет очень недоволен, — напомнил авторитетный мужик. — Так велел сказать. Больше ничего, гражданин начальник. Только вот это…

Волосок из ноздри был длинный — ну точно из тех, что росли на лобке у жены прапорщика Светланы Красноталь, только не спиралеобразный, а очень прямой, как ментовские извилины.

Неожиданно все происходившее показалось непривычно, даже как-то болезненно трезвому капитану фантасмагорией: какой-то непонятный мужик в зэковской телогрейке-клифте, возникший неизвестно из какого пьяного кошмара в его черно-белой ментовской жизни, устоявшийся затхлый запах канцелярщины, перегара и сырых папок с документами, высохшее мумифицированное тельце таракана на захламленном подоконнике, невесть чей волосок на секретном документе и эти странные угрозы: "Астра будет недоволен", — запульсировало в висках…

Как! Ведь он, начальник оперативно-следственной части, тут, на строгаче, по логике — самый жуткий человек.

Наверное, еще хуже хозяина.

Ведь он почти в одиночку должен противостоять всей этой блатной кодле, сплоченной и организованной: всем этим паханам, ворам, жуликам, фармазонам, жукам, гоп-стопникам и прочим блатным; должен принижать авторитет этого татуированного сообщества, разлагая его частично и целиком, и поднимать репутацию бугров, то есть немногочисленных лагерных активистов и вообще всех, кто решил выйти на свободу с чистой совестью; должен манипулировать обещаниями отпустить на условно-досрочное освобождение, обещаниями амнистий и снисхождений, свиданок с родственниками, разрешения-получения посылок из дому…

Его должны бояться, перед ним должны трепетать все без исключения! А тут появляется какой-то идиот и говорит, что пахан, бля, его, великого и ужасного ментяру, просит к себе на свидание.

И тут шифер с крыши кума сорвало страшным ураганом; смертоносный цунами, недавно посетивший японский остров Хоккайдо, был по сравнению с этим всего лишь ласковым прибрежным бризом.

— Да ты, козлина, да я, бля буду, тебе пятую точку наболтаю!.. Ы-ы-ы… — заскрежетал кум редкими прокуренными зубами. — В мелкий порошок!.. В лагерную пыль!.. В очко!.. На крытку!.. В карцер пожизненно!.. Я вам тут устрою! Вам "Белый лебедь" раем покажется! Всех пересажаю и тебя тоже! — крикнул он собственной тени, уродливо дергающейся на облупленной стене.

Авторитетный мужик-бригадир, не впервые столкнувшись с таким ментовским беспределом, отступил, удивленный таким неуважением к воле вора в законе.

— Я к тебе не по своей воле пришел, и ты тоже не по своей пойдешь, — только и сказал он, закрывая за собой дверь.

— Сам пошел! Всех в БУР закатаю! — орал еще пока трезвый «мусор». — Отпетушу! На дальняк!.. Век воли не видать!..

Бригадир вышел, а совершенно обессиленный собственным бешенством кум наконец-то понял, какую роковую ошибку он совершил…

Мысли работали лихорадочно: надо было что-нибудь срочно предпринять.

Киселев поднялся, прошелся по кабинету и с трудом унял тик в щеке. Затем потянулся к селектору и набрал медсанчасть.

— Михалыч, дело есть… Да нет, спирта в долг больше просить не стану, если сам не нальешь… — срывающимся от волнения голосом проговорил капитан. — Что, никаких дел, пока не верну? — Кум почесал в затылке. — А? Почему? Да? Ну хорошо, а водкой возьмешь? Хорошей, «Русской». Да я понимаю, что еврейской не бывает. Хабаровский разлив — когда в отпуск ездил, купил. На Новый год берег, для себя одного. Нет, не бойся, я в собутыльники набиваться не буду, если сам не нальешь. Еще вино есть. Хорошее, настоящее чернило. Забирает не хуже спиртяры. Только один флакон, зато ноль-семь. Что? Согласен? Как — только по номиналу? Ну хорошо, хорошо…

Через полчаса капитан Киселев уже сидел в кабинете начальника медсанчасти: на столе перед Михалычем — хитрым дедком с огромной яйцеобразной головой и болтавшимся на груди неработающим стетоскопом — стоял весь драгоценный НЗ кума: четыре бутылки «Русской» водки и одна — "Портвейна-72".