Страница 57 из 71
Злость унтера доставляла немалое удовольствие денщику. Он был совершенно уверен, что Штарке, хотя и опытен, не откроет его тайника, в котором накопилось уже семь пистолетов и около двух десятков гранат. Не придет ему мысль — искать в немецкой уборной? Ни в жизнь!
Как-то в средине ноября денщик, пользуясь веселым настроением подвыпившего унтера, сказал:
— Загостился господин обер-лейтенант. Полтора месяца…
— И не дождешься, Аркадий… — Штарке отхлебнул из маленькой чашечки рыжего ячменного кофе, — Керн давно воюет…
— Как это? — искренне удивился денщик.
— Очень просто. Там он нужней оказался. Для нас, немцев, интересы родины превыше всего. Тебе это, Аркадий, не мешает запомнить, — унтер добавил в кофе сахара и неторопливо размешивал его. Тонкая, просвечивающаяся чашечка мелодично позванивала. — Скоро и твоя очередь… Поедешь…
— Скорей бы… — вздохнул денщик. — Кажется, не дождешься…
— Дождешься. Вот как наберем партию побольше… Человек так двести…
— Ого! Двести! Так это не скоро… Приедешь к шапочному разбору, когда не с кем воевать…
— Скоро, Аркаша, скоро… — успокаивал унтер расстроившегося денщика. — Вот посмотришь… Мы форсируем…
Уйдя к себе, Аркадий долго сидел на топчане, курил до тех пор, пока во рту не одеревенело.
Всю осень и зиму Аркадий живет в постоянной тревоге. По предложению унтера он давно написал заявление. Больше ничего не оставалось. Всунул голову в петлю… Если в скором времени десанта не будет — петля затянется. Придется ехать… Он повоюет. Фрицы надолго запомнят его.
Ночами Аркадий больше бодрствует, чем спит. Чуть задремав, открывает глаза, прислушивается. Ведь десант должен спуститься с самолетов. А если появятся самолеты, то непременно застонут сирены, захлопают зенитки.
Аркадий уже в который раз продумывает свои действия до каждой мелочи. Ему должен помогать повар Матвей. Но если тот почему-либо не подоспеет, он управится один. Обезвредить унтера, снять часового на воротах немецкого блока, передать товарищам оружие… Все это надо сделать быстро и бесшумно, не вызвав преждевременной тревоги.
Стараясь отогнать безотвязную дремоту, Аркадий выходит. Могильная тишина. В темноте, чуть-чуть разреженной маленькой лампочкой под глубоким абажуром, маячит у ворот часовой. В накинутой поверх шинели плащ-палатке он кажется неуклюжим, похожим на копну.
Аркадий спускается с крыльца к часовому. Они закуривают. Немец курит опасливо, из рукава. Аркадий смотрят на него. Только бы не забыть потом впопыхах его винтовку и подсумки с патронами. Скорей бы… Как томительно ждать.
Не спится в это глухое время и подпольному штабу. Федор после короткого забытья выходит проверить дежурных. Их назначают на каждую ночь командиры взводов. От угла ревира Федор видит около жилого барака две черные тени. Но стоило Федору сделать несколько шагов, как тени исчезли. Будто не было их.
В коридоре барака ни единой души. «Вот дьяволы!..» — улыбается Федор. Он проходит мимо первой комнаты, второй, третьей… Из приоткрытых дверей доносится забористый разноголосый храп.
Когда Федор возвращается, из первой комнаты появляется Степан. Он трет кулаком заспанные глаза и, выйдя из барака, ждет там Федора.
— Всполошили моих дежурных. Чего, говорят, он шляется? Спите, — советует Степан. — Если что, разбужу…
Придя в свою комнату, Федор, не включая света, осторожно пробрался к постели. Поправил хрустящую, набитую стружками подушку, и лег, не снимая брюк.
— Ну как? — спросил Садовников.
— Не спишь? Порядок.
— Какой тут сон? — Садовников сбрасывает с себя одеяло, садится.
— Только сейчас обратил внимание на огнетушители, — сказал Федор. — Ведь это оружие. Если ударить струей в лицо… Надо придать их группам особого назначения.
— Идея, — соглашается Олег Петрович. — Только дождемся ли мы чего? Сдается мне — союзники сюда не полезут. Нет резона…
Федор тоже с каждым днем теряет веру в десант. Но, чтобы ободрить друга, он уверенно говорит:
— Придут! Ведь там король Норвегии, генеральный штаб…
— А что король? Ему ни холодно, ни жарко…
Оба задумались. Каждый хорошо понимал, что обстановка в лагере накаляется. Зайцев после «душевной» беседы с унтером встряхнулся, принялся энергично подбивать пленных на предательство. Он сам разносит по комнатам газеты, беседует с отдельными пленными, оклеивает стены бараков плакатами. В них министерство пропаганды не очень ловко выворачивало наизнанку общеизвестные теперь факты. Так, вопреки действительности, в одном из плакатов доказывалось, что тысячи польских офицеров были расстреляны в Катынском лесу не самими фашистами, а большевиками.
Ясно, что немцы не ограничатся полумерами. От не приносящей им пользы агитации они вот-вот перейдут к решительным действиям.
После двухмесячной отлучки Яшка Глист и Лукьян Никифорович появились в лагере в новенькой военной форме. От немецкой ее отличала лишь ромбовидная нашивка на рукаве с тремя буквами: «РОА».
Вместе с ними приехал молоденький лейтенант — «спаситель». Высокий, статный, с античным профилем лица, он презрительно смотрел на пленных из-под черных полуопущенных ресниц. Вскоре от денщика Аркадия стало известно, что Серж (так звали лейтенанта) — сын русского графа-эмигранта. Он ненавидит пленных всеми фибрами души, называет их за глаза большевистскими ублюдками.
Жили они все трое в городе, в расположении немецкой части, а в лагерь приходили лишь для проведения вербовочной работы.
Лукьян Никифорович в первую очередь навестил своего подшефного — Степана Енина. Как ни противна Степану была эта встреча, он улыбнулся, подал руку.
— Лукьян Никифорович! Вы так поправились. Просто не узнать…
— Да? Кормили нас хорошо, коллега. Военный паек, — Лукьян Никифорович то и дело поглядывал на свой френч. На маленькой сутулой фигурке военная форма сидела не только мешковато, но до смешного нелепо. Тем не менее Степан сказал:
— У вас такой солидный вид. Форма так идет вам…
Лукьяну Никифоровичу такие слова казались музыкой. Долго не колеблясь, он передал «приятелю» бумажный сверток и, как бы между прочим, несколько раз подчеркнул, что в свертке продукты.
Лукьян Никифорович вкрадчивым шепотком поделился со Степаном привезенными из Германии новостями. Оказывается, готовится великая сила из русских и немецких патриотов. Она ликвидирует натиск с Востока «Уже натиск, а не сокращение линии фронта», — отметил про себя Степан. Под большим секретом Лукьян Никифорович еще сообщил, что в летнем наступлении этого года Германия использует новое сокрушающее оружие.
— Дорогой коллега! — продолжал Лукьян Никифорович. — Настал решительный момент. Немцы очень великодушны. Каждому из нас они предоставляют возможность исправить в своей жизни ошибку.
— Какую ошибку? — недоумевал Степан, прикидываясь простаком.
— Пора нам жить так, как мы хотим, а не по указке.
— Это да, — согласился Степан.
Лукьян Никифорович схватил Степана за отворот френча, потом за пуговицу, начал ее крутить.
— Дорогой коллега, я желаю вам только добра. Вступайте в освободительную армию. Это долг каждого…
Степан не растерялся. Он давно ждал такого предложения.
— Коллега! — Степан в ответном душевном порыве взял Лукьяна Никифоровича за руки. — Я всем сердцем с вами, но вступить, понимаете, не могу. Религиозные убеждения… Я баптист. Понимаете?.. Там меня силой заставили воевать, а тут свобода вероисповедания. А так я всей душой…
— Да ведь речь идет о борьбе с большевиками, злейшими врагами цивилизации.
— Все равно не могу. Нет, отец проклянет меня. Он такой пацифист…
Лукьян Никифорович загорячился. Он совсем не ожидал провала. За такую работу могут на фронт отправить. В два счета…
Облизывая кончиком языка внезапно пересохшие губы, Лукьян Никифорович начал доказывать, что на всякое зло следует отвечать злом.
— Нет, так не по учению Христа, — стоял на своем Степан. — Не могу. Только не обижайтесь, пожалуйста…