Страница 53 из 71
Идут рядом. Со стороны можно подумать, что они старые приятели. Унтер косится на Андрея. Ему приятно, что Андрей трусит. Это вселяет уверенность в осуществление задуманного.
Слева, глубоко внизу, остается стройка. В этой части города Андрей впервые. Здесь нет разрушений. Андрей с завистливым любопытством смотрит на встречных норвежцев, на уютные домики с большими светлыми окнами. Улица, спускаясь вниз, упирается в море. На тихой розоватой воде посапывает в ожидании пассажиров белый пароходик.
Унтер критически оглядывает Андрея.
— Вид у тебя неказистый, зарос весь… Зайдем в парикмахерскую.
— Зачем? — удивляется Андрей.
— Пойдем! Пойдем! — настаивает унтер.
И вот Андрей полулежит в вертящемся кресле. Оно почти в точности такое же, как в зубоврачебных кабинетах. Мастер-норвежец в белом халате любезно хлопочет над ним. Андрей с ног до головы закутан в белое. Он смотрит на себя в зеркало. «Какой я страшный… Даже самому противно. А когда-то девушки заглядывались на меня»…
Мастер, закончив стрижку, намыливает клиенту густую бороду. Намыливает не кистью, а руками. Это очень приятно, Андрей смежает от удовольствия глаза, а когда открывает их — встречается в зеркале со взглядом унтера, который сидит на диване.
— Компресс, массаж, одеколон! — приказывает унтер.
«Зачем эта канитель? Что ему надо? — думает Андрей в то время, когда мастер закрывает ему лицо парящей салфеткой. — Ух, черт, какое блаженство! Индивидуальная обработка? К политике кнута добавлен пряник?»
Парикмахер массирует Андрею лицо. Профессиональная любезность в глазах мастера сменяется настороженным недоумением. Он не может понять, почему все русские сидят за проволокой, а вот этого водят по городу, бреют, одеколонят. У мастера рождаются не добрые подозрения. Он с небрежностью брызжет в лицо Андрея одеколоном, срывает салфетку.
— Битте!..
Унтер расплачивается, и они уходят.
— Вот теперь другое дело… Если сменить обноски на доброе обмундирование — ни одна норвежка не откажется… — Штарке подмигивает и хохочет.
— Определенно. В лагерь даже пожалует, — иронизирует Андрей.
— Зачем в лагерь? У кого имеется голова, тот может гулять на свободе. Теперь совсем иные времена…
— Да, времена не прежние, — соглашается Андрей.
В маленьком павильоне у самой воды продают билеты на пароходик. Здесь же стоят красные весы-автомат.
— Становись! — унтер подталкивает Андрея на площадку весов, роется в карманах. На десятиоревую монету весы отвечают прямоугольным жетоном.
— Сорок один четыреста, — говорит унтер. — А было?
— Семьдесят шесть с граммами…
— Ого! Но при желании ты можешь восстановить свой вес за один месяц, даже быстрей. Станешь таким молодцом.
— Каким образом?
Унтер не отвечает. Он вертит в руке картонный жетон, подносит его к глазам.
— На каждом билетике у них имеется пожелание. На твоем вот о счастье… Как это перевести?.. «Не упускай возможности счастья». Хочешь познакомиться с центром города? Сходим в кино. У них без сеансов. В любое время заходят.
Андрей давно уже понял, куда клонит унтер. Старается, чтобы он продался. Почему именно ему предлагает? Считает слабее других? Кусок хлеба и относительная свобода в обмен на честь, родину? Ничего себе сделка. И как хватает совести предлагать… Считают русских за баранов.
— Ты с другими себя не равняй. Ты — артист, совсем иная натура… Я понимаю, как тебе трудно.
— Я слесарь! — возражает Андрей.
— Брось! — досадует унтер. — Я знаю больше, чем ты думаешь. В личной карточке можно все написать, бумага…
Пароходик, сделав рейс, снова причаливает. По трапу сбегают три девушки, сходит женщина с ребенком, мелкими чопорными шажками семенит высокий, сухой старик в черном котелке и с тростью-зонтом в руке.
— Господин унтер-офицер, идемте в лагерь, — предлагает Андрей.
Унтер поджимает тонкие губы.
— Не желаешь в кино? А водки хочешь? Русской водки? Мне это ничего не стоит. Слушай!.. Ты можешь повидаться с той девчонкой… из белого дома. Я помогу…
— Напрасно стараетесь, господин унтер-офицер. Я не подхожу вам. Сломано ребро, и вообще я весь изуродован. Неужели этого мало?
Унтер заметно веселеет. Ему кажется, что не все еще потеряно. Если хорошо постараться — то этот идиот спасует. За ним потянутся остальные…
— Чепуха!.. — смеется унтер. — Капитально подремонтируем. И ребро, между нами говоря, очень кстати. Тебе не придется думать о фронте. Будешь в караульной службе прохлаждаться. Немца заменишь.
— Да, это заманчиво… — Андрей после тяжелого вздоха добавляет: — Идемте в лагерь!
Унтер, щурясь, смотрит на противоположный берег неширокого залива.
— На площади, вон за тем зданием, памятник Григу. Недурная работа. Что ж, пойдем в лагерь.
Теперь Андрей идет впереди, а унтер чуть приотстает. Впрочем, Андрей не замечает этого. Он думает об Эдварде Григе и слышит мелодию. Как чудесно она сочетается с дикими скалами, фиордами, соснами, Ингой… Да, чтобы хорошо понять Грига, надо видеть Норвегию.
К лагерю они подходят, когда уже совсем темнеет. Вот то место, где Андрей встретил Ингу с подругой. До чего смела. Ни с чем не считается.
— Стой! — приказывает унтер. — Знакомое место, а? Вот давай и поговорим тут. Конечно, не так любезно. Хотя это зависит только от тебя.
Андрей рассеянно смотрит в темноте на унтера и слышит не его, а тихое задумчивое журчание ручья, отзвуки горного эха, видит скалы и сосны. Сосны… Под напором ошалелого ветра они лишь слегка клонят вершины и возмущенно шумят, шумят… «„Пер Гюнт!“ — догадывается Андрей. — Да, там такая музыка…»
— Ты онемел?! — Штарке зло дергает Андрея за рукав. — Завтра ты вступишь в освободительную армию! Утром мне отдашь заявление! При всех отдашь, на построении. Сделаешь, говори?..
Андрей слышит, как унтер расстегивает кобуру, и ему становится немного смешно. Конечно, унтер берет его на испуг, шантажирует «А если нет?..» — думает Андрей и все равно не ощущает страха. Удивительное спокойствие. Мысли работают четко, как хорошие часы.
— Господин унтер-офицер, вы так стараетесь, будто я в одиночку могу спасти всех вас. Это не по моим силам, честнее слово! Я понимаю, что поступаю неблагодарно. За трехлетние издевательства, за сломанное ребро, за выбитые вами зубы не соглашаюсь отдать вам свою голову. Да, я очень неблагодарный. Но что поделаешь, так уж воспитан. Родители виноваты и Советская власть…
Унтер молча сопит. Сопит под самым ухом. Почувствовав тошнотворный перегар табака и водки, Андрей делает шаг назад, угождая как раз на то место, где они стояли с Ингой.
— Обнаглел! Надеешься, не решусь? Пожалею?
Андрей поднимает голову. Что это? Ветер зашумел соснами на пригорке или ему кажется? И ручей!.. Откуда он взялся? Как звенит!..
Выстрел заглушает звон ручья в ушах Андрея. А через секунду ручей опять звенит. Но звенит все тише и тише и, наконец, совсем смолкает…
В 1940 году, вскоре после коварной оккупации фашистами города, французский самолет потопил легкий немецкий крейсер. Выскочив ранним утром из-за горы, бесстрашный экипаж на бреющем полете сбросил над бухтой всего одну бомбу. Она взорвалась в машинном отделении. Говорят, не потребовалось и минуты, чтобы крейсер, перевернувшись вверх килем, скрылся под водой.
Немцы вспомнили о крейсере лишь три года спустя. Вспомнили, очевидно, потому, что до зарезу потребовался металл. С помощью понтонов крейсер подняли, завели в военный порт, подтянули к берегу. И теперь здесь каждый день копошатся пленные.
В команду из тридцати двух человек угодил Цыган и Степан Енин. Цыгану, как и прежде, покровительствовал земляк, а за Степана замолвил словечко кладовщик Лукьян Никифорович.
Никифор Бакумов, передав Степану просьбу врача, посоветовал, как лучше сблизиться с Каморной Крысой.
Первое знакомство состоялось в кладовой, когда Степан попросил заменить пантуфли.