Страница 2 из 6
Еще через полчаса она бежала, изредка спотыкаясь о неровные булыжники по Невскому проспекту. Куда-то совсем вперед, вдаль, мысленно фиксируя, то слева, то справа разноцветные рекламы магазинов и кафе. Мокрый асфальт, казалось, помогал ей даже не идти, а лететь куда-то вперед, быстро и бесшумно, брызгая по пяткам и лодыжкам непрошенными каплями песка и дождя.
Снова пришла на работу. Вообще, если честно, она очень много работала. Так повелось у нее как-то. Работала, работала. Дом, работа, снова дом. Работала много где. С языками, в основном, то есть переводами подрабатывала, писала-составляла какие-то важные документы на заказ. Потом еще получила юридическое образование, и стала каждый день ходить в юридическую контору, пропадать целый день там. Потом в какой-то момент стала она очень даже профессионалкой большой своего дела… А в тот день…
В тот день она не шла, а бежала на привычную работу, на какой-то там симпозиум очередной, в ужасе пытаясь сообразить, как потом успеет к Роману. Бежала себе в брючном костюме, готовясь предстать перед заказчиком…
– У вас всегда такие выражения, знаете ли, «несказанное», «недосказанное. Почему?» – он смотрел на Милу в упор, пытаясь угадать в ее чертах и отблеск светлого огня и холод вечной мерзлоты, которые обычно приписываются нечистой силе. Однако, обнаружить что-либо аномальное, странное, «не от мира сего» в ее лице сегодня он так и не смог. Или она, наконец, смогла это скрыть.
– Мы вас не судим, не мучим, не обманываем. Повторяю, я вам, еще раз, в который раз. Свой вопрос. Вам есть, что нам сказать, я имею в виду, ну, напоследок?
Теперь он сидел на подоконнике, положив ногу на ногу, и слегка свесившись вниз, весь в черном, в который раз бросал на Милу свой странно-одухотворенный пронзительный взгляд из-под пушистых белесых ресниц. Его голос был слегка размеренным, звучал баритонно-бархатно, тихо, красиво.
– Спросить вас? О чем? – Мила неловко поежилась, на секунду задумалась. Она знала, что на сегодняшний вечер был назначен бал, почти точно «бал у сатаны», она также знала, что была совершенно не в состоянии что-либо спросить, как будто бы мозг отключился сам собой, и уже не мог выдавать ничего благоразумного или хотя бы логичного. Собственные мысли были как будто бы выкрадены, заменены, зачеркнуты, одна за одной.
«Хоть бы обнял меня», – подумала Мила, глядя на своего элегантного собеседника, который, казалось, был здесь вне времени и пространства, не торопился, не медлил, поселился как вечный истукан, врос в этот треклятый подоконник, помахивал невидимым черным крылом ей и окружающим. Окружающих, впрочем, не было видно и о их существовании можно было догадаться только по легкому ветерку, трепавшему ее выгоревшие на солнце волосы и монотонное дыхание кого-то справа.
– М-у-у-у, – хотела вдруг сказать Мила, но не решилась, постеснялась.
– О чем спрашивать-то, – продолжала она с некоторой неловкостью.
– О любви и будущем, естественно, – пробубнил черт себе под нос, полез в карман своего твидового пиджака, достал конфету и стал медленно ее разворачивать прямо перед носом у Милы.
«И так ясно, что будет», – подумала Мила и тоскливо оглянулась на очередной порыв ветра, не видно ли кого-нибудь еще поблизости, и есть ли возможность спасения.
– Первый раз вижу alter ego, которое ничего не спрашивает и не просит, – продолжал черт.
– В каком смысле? – выдала из себя Мила, как будто бы снова опомнилась от мрачной отрешенности сна.
– Ну, как, в каком? – рассуждал вслух незнакомый голос. – Удовольствия там разные. Слава, – он слегка зевнул и снова перекинул ногу за ногу, а потом вдруг приосанился, весь выпрямился.
«Заботливый какой», – лихорадочно думала Мила, пытаясь сконцентрироваться. «Все равно ведь задушит, пристукнет. На балу своем так и сделает. Даже не станцует. Пришьет поленом, кровь выпьет, даже не вспомнит».
– Любви хочу, – выдавила из себя Мила неуверенно. – Романа и любви. И сегодня ее и хочу.
– Угу, – слегка оживился черт и заговорил быстрее. – Врешь ты все, не хочешь даже этого.
– Хочу! – Мила привстала, как будто бы почувствовала внутри что-то наподобие огонька, тепла, даже энтузиазма. – Здесь и сейчас хочу!
Она живо почувствовала прилив крови к голове, радужные мысли как будто бы сами врезались ей в мозг, согревая теплом организм, схлопывая и расталкивая таинственные миры бесконечной вселенной внутри.
– Хочу славы, любви и вас, – наконец, выпалила она, на всякий случай прибавив желание «хочу черта», чтобы не обидеть, и, ощущая бурный прилив молодости, вскочила, подпрыгнула и снова села на подоконник.
– А меня-то зачем? – черт округлил глаза как по заказу, прямо выпучил их, даже стал на инопланетянина похож чем-то, правда, на какой-то только момент.
– Меня-то зачем? Мне – триста лет! – продолжал он вразумлять ее уже более спокойным голосом, как-то заботливо и трогательно улыбаясь.
– А хочу вас просто так, за компанию! – Мила оживленно болтала ногой, слегка подпрыгивая на месте.
– Хорошо, – черт, казалось, тоже слегка оживился, и даже повеселел теперь. – уже лучше, что ты хоть чего-то и хоть кого-то хочешь. Только ты обязательно должна….
– Я вам ничего не должна! Кому-кому, а вам совершенно ничего не должна! – отчетливо повторила Мила, вновь ощущая ниоткуда взявшееся тепло внутри, которое теперь было совершенно бесконечным, странно фатальным и еще более удивительным. Теперь она уже внимательно присматривалась к нему, своему странному спутнику, вновь хотела понять, о чем он думает, что его так волнует, почему он так трогательно просил вначале о чем-нибудь его спросить.
Был он немного расстроенным, даже романтично грустным, потом стал задавать все эти вопросы свои глупые, как ей показалось, а потом вдруг как-то повеселел неожиданно, приободрился. Мила вновь и вновь чувствовала совершенный прилив сил, радость, нежность, все одновременно, что вдохнулось ей в душу, буквально за несколько минут.
Ей ужасно захотелось, чтобы он был не просто чертом, а даже вампиром, или кем-нибудь этаким еще хуже, из старинной сказки. Она вспомнила, как в редакции ей когда-то долго рассказывали о том, как нужно у сатаны целовать на балу колено, что это не всегда колено, но там рана дикая всегда, глубокая и страшная, а целовать ее все равно нужно, и нужно – долго, и что она, эта рана никогда не заживала и никогда не заживет, если только она, Мила, сама три раза не умрет, не оживет, и не искупает этого чертика странного в крови собственной.
«Проснуться бы скорее на балу», – думала Мила, вновь ощущая уже не тепло, и истомину какую-то, испарину даже, по всему телу.
– Может быть, вы перепутали? Может быть, вы мой ангел-хранитель? – спросила она вдруг незнакомца, ожидая его плавного голоса, а он теперь слегка покачивался в такт дуновенью ветра, весь такой очень отрешенный и красивый стоял, жутко романтичный и цельный.
– Вы что-то сильно похорошели за последние пятнадцать минут, – сказала Мила.
Теперь он вдруг замолчал молчал, глядя куда-то вдаль, казалось бы, не замечая ни Милы, ни порывов ветра, ни даже урагана за окном. Не говоря о том, что был давно вечер и совсем стемнело.
– Чертик мой милый, – успела даже не сказать, а подумать Мила, в одни миг ощутив огромные тяжелые крылья за спиной и уже взбираясь на подоконник, стала поддерживать их руками, чтобы не упали.
– 13 этаж, тебе не стыдно, а? – она почти не видела его лица, но точно знала о его присутствии, так же отчетливо, и также – рядом. Он был, вернее казался теперь, еще более сильным, теплым, мускулистым, почти пламенным каким-то.
«Вовсе не дьявол, а, правда, лапонька какой-то дорогой», – успела подумать Мила и уже выпрямилась, как по заказу, вся напряглась в тугую струну.
Она не шагнула, а вдруг вросла в проем между окном и кирпичной стеной, ощутив свежесть ветра, запах реки и моря, аромат южных цветов и далеких стран.
– Го-то-ва! – закричала она громко, и по городу, она точно это знала, эхом побежала вибрация бесконечных звуков, призвуков и отражений, непрерывно клокочущих гортанными свирелями без смысла и повода.