Страница 3 из 11
Но травма – состояние после боли – остается и требует выражения. Ибо то, что страшно, страшит до тех пор, пока у него нет настоящего названия. Когда оно получает имя, то отдаляется от нас, уплывает, перестает быть нашим кровным делом, не точит нас так, как точило до наречения имени, потому что вновь обретает контакт с реальностью.
То, что нацисты сделали с евреями, было неописуемо, – писал Теодор Адорно в Minima Moralia, – но все-таки до́лжно найти выражение, если жертв, которых и так слишком много, не хотят отдать проклятию забвения. В английском языке используется понятие «геноцид»[10]. Но по определению, записанному в Международной декларации прав человека, невыразимое осталось – во имя протеста – ополовиненным. Повышения до ранга понятия удостоена лишь возможность: институт, находящийся под запретом, отвергаемый, оспариваемый[11].
Адорно здесь говорит о потребности и последствиях называния в публичном, институциональном языке: преступление требует своего параграфа, хоть этот параграф никак не делает его «нормой». Пауль Целан также часто требовал названия, говоря, что название заново определяет случившееся. В публичном – не институциональном – языке, в статьях и рассуждениях историков, в дискуссиях публицистов страшные вещи обозначаются эвфемизмами, которые, если повторить вслед за Иоанной Токарской-Бакир, исполняют роль уникальных понятий.
В частной жизни мы тоже не можем вот так просто говорить о народоубийстве. Когда мы сталкиваемся с описаниями истреблений из давнего или недавнего прошлого, а тем более из современности, первая наша реакция – отторжение. Память хранит сведения об этих событиях в каких-нибудь дальних закутках, а на первый план выходит другая история – история человеческого геройства и солидарности. Вести о Холокосте напоминают нам не только о смерти, но и о людском зверстве. А зверство окружено многими кругами запретов. Это одна из причин, из-за которых постоянно всплывает тема невыразимости Холокоста: речь о нем – никогда не прямая, но всегда как-нибудь не так сформулированная. Эта тема так горяча, что одно прикосновение к ней уже обжигает.
На первый взгляд, снимок из Треблинки не касается того, о чем мы сейчас говорим. Как уже упоминалось, сцена похожа на иконографию жатвы: окончание работ, еще не праздник урожая, но уже отдых. Белые платки на головах женщин, белые рубашки мужчин, солнечный свет, земля словно вспахана. Но это только на первый взгляд.
Хороший снимок, по словам Сюзан Зонтаг, обладает силой максимы, цитаты или пословицы[12]. Он схватывает реальность и предъявляет ее нам. В этом смысле снимок из Треблинки нехорош, так как его значение нелегко понять. Его нужно разгадывать и интерпретировать. Главное – кости и черепа – хоть и на первом плане, но как бы скрыто, неясно. Непонятны и скрытые мысли, чувства людей, собравшихся вокруг этих костей. Мы не знаем, кто был автор этого кадра и с какой целью он снимал. Судя по качеству снимка, он не был профессиональным фотографом – что, впрочем, прибавляет снимку подлинности: мы видим в нем документ. Судя по мундирам и видам оружия, это сороковые годы. От закрытия лагеря смерти прошло уже довольно много времени: черепа и кости чистые.
Ситуация на снимке наполовину официальна: крестьян (вероятно, это жители окрестностей Треблинки) окружают вооруженные солдаты или милиционеры, но между обеими группами не видно напряжения или конфликта. Люди в форме стоят близко к гражданским, хотя и не смешиваются с ними. Люди заняты тем, что позируют, меняются местами с соседями, заканчивают какой-то разговор. Не видно напряжения и в их отношении к черепам и костям, аккуратно разложенным перед сидящими. Никто на них не смотрит. Что-то происходит в центре группы: больше людей глядит в ту сторону, чем на фотографа. Может быть, там еще не были готовы, еще не организовались («подвинься»?). Каждым своим жестом (и словом) они подтверждают нормальность своего положения: расстановка, разговор. Эту сцену должен был сопровождать немалый гвалт (и кладбищенский запах). Вот, собрались после рабочего дня, после успешных трудов, расселись для фотографии. Достаточно спокойны. Устали.
Вопреки нынешним обычаям, никто не улыбается в объектив. Все серьезны, недоверчивы. Наверняка до сих пор их нечасто снимали; может быть, их беспокоит, что будет дальше с этой фотографией? Может быть, это улика их присутствия на месте осквернения кладбища? Однако они естественным образом встали в полукруг, как на традиционных групповых снимках – например, после сборов. Эти крестьяне из ближней округи, скорее всего, были пойманы с поличным при перекапывании земли в поисках еврейского золота и драгоценностей, либо их пригнали, чтобы выровнять грунт после тех, кто копал раньше. Если представить себе эту фотографию опубликованной в коммунистической прессе, подпись гласила бы: «После работы».
О том, что у «перехвата» еврейской собственности было много сторонников
Явление, о котором напоминает наш снимок, – грабеж еврейского имущества – начинается в Европе, оккупированной нацистами, задолго до уничтожения евреев. В целом связь евреев с деньгами, с золотом – это, наряду с образом еврея-богоубийцы, самое частое антисемитское клише. У обоих признаков есть общий «троп» – еврея-кровопийцы. В переносном смысле это также «еврей-эксплуататор», как и «еврей – ритуальный убийца» невинных христианских младенцев. Помимо разных вариантов темы еврейских заговоров – например, что евреи кому-то «всадили нож в спину» или превратились в рассадник большевизма, – антисемитская пропаганда издавна использовала штамп «еврейского экономического засилья» (как и захвата правительств, которые, по представлениям антисемитов, были осаждены евреями), чтобы освободиться от еврейской «неволи»[13].
Грабеж еврейского имущества затронул германских, чешских и австрийских евреев, подвергшихся так называемой «аризации» еще до того, как Гитлер развязал войну. Как пишет историк об этом аспекте политики национал-социалистов, «это был один из крупнейших трансфертов собственности в наше время»[14].
Экспроприация происходила двумя путями: с помощью юридических актов об изъятии собственности евреев (аризация в прямом значении слова) и через манипуляцию зарплатами, налогами и курсами обмена валют в контексте политики вынужденной эмиграции, объектом которой было еврейское население в Третьем Рейхе. Одним из самых последовательных бюрократов в этой сфере стал Адольф Эйхман. И именно с помощью опыта, полученного в этой сфере, позже была организована чрезвычайно эффективная система отправки евреев в лагеря смерти.
Правила, целью которых было ограбление эмигрантов, ужесточались со временем. К примеру, те, кто решил эмигрировать еще до начала войны (для многих евреев сигналом к выезду стала «Хрустальная ночь» в ноябре 1938 г.), могли забрать с собой лишь очень небольшую часть – всего лишь несколько процентов – имущества, накопленного поколениями предков.
Из этого извлекали выгоду не только конкретные лица, к которым переходил титул собственника, но и административный аппарат НСДАП, для которого аризация создала, помимо всего прочего, возможность материально обеспечить верных товарищей по партии. Пользуясь выпавшим случаем, гауляйтеры позаботились о состоянии партийной кассы и лояльности широкого круга чиновников, банкиров и юристов, которым поручалось посредничество в соблюдении формальностей. По наблюдению историка экономики, наблюдавшего это явление в Гамбурге, «хотя национал-социалистское государство получало большую часть выгоды от процесса “аризации”, но никакой другой аспект антиеврейской политики нацистов не привлекал столько людей, которые вдобавок получали от этого личную выгоду». Это можно сказать и обо всем пространстве оккупированной Европы[15].
10
Этот термин – «геноцид» – был создан польским юристом еврейского происхождения Рафалом Лемкиным (1900–1959), потерявшим в годы войны большую часть своей семьи. Его стараниями Генеральная ассамблея ООН приняла в декабре 1948 г. Конвенцию о предотвращении и наказании преступлений геноцида.
11
Adorno T. W. Minima Moralia. Refleksje z poharatanego życia / tłum. M. łukasiewicz. Kraków: Wyd. Literackie, 1999. S. 303.
12
Sontag S. Regarding the Pain of Others. new York: FSG, 2003. P. 22.
13
Фальшивка о том, как евреи пытаются овладеть миром. См., напр.: Segel B. W. A Lie and a Libel. the History of the Protocols of the Elders of Zion. Lincoln – London: University of nebrasca Press, 1995.
14
Bajohr F. the Beneficiaries of “Aryanization”. Hamburg as a Case Study // Yad Vashem Studies. 1998. n 26. P. 173.
15
Ibid. P. 201.