Страница 13 из 22
Таким образом, физиологическое воззрение на душевную деятельность устанавливает тот же самый психологический критерий невменяемости.
Я счел необходимым остановиться на подробном рассмотрении новой статьи проекта Уложения, привести по возможности все доводы как в пользу, так и против установления в законе критерия невменяемости потому, что этот вопрос наиболее существенный в судебной психопатологии и установление надлежащего критерия представляет краеугольный камень не только в уголовном, но – как, надеюсь, мне удастся убедить вас – и в гражданском праве. Рассмотрение всех изложенных доводов pro и contra неизбежно приводит к заключению, что 36-я статья формулирована превосходно. Она исходит из совершенно верного основания, что душевное расстройство имеет значение для судьи не как болезнь, а как явление, исключающее ответственность. Для судьи важно не существование той или иной формы болезни в медицинском смысле, а установление основных условий невменения. Не потому человек становится невменяемым, что он болен, а потому, что болезнь лишает его свободы суждения и свободы выбора того или другого образа действования. Если же условия свободного действования сохранены, сохраняется, несмотря на существование болезни, и способность ко вменению.
Исходя из неверного положения о самостоятельности и независимости различных душевных способностей, из учения об изолированных болезнях воли, мономаниях, некоторые врачи и юристы допускали существование относительной или частичной вменяемости, смотря по тому, совершено ли преступное действие под влиянием болезненных мотивов – например идей бреда – или же под влиянием тех же мотивов, которыми может руководиться и здоровый человек и которые не связаны с предметами бреда. По этому учению страдающий, например, бредом преследования, если он убьет своего мнимого врага, должен считаться невменяемым, но если он из ревности отравит свою жену или из мести подожжет дом соседа – он должен считаться способным ко вменению, потому что эти мотивы, которыми он руководился, не вытекали непосредственно из его бреда.
Несостоятельность учения о частичной вменяемости очевидна, хотя и до сих пор существуют еще его защитники. В настоящее время мы не можем допустить, чтобы душевные способности, как это признавалось прежними психологами, считались самостоятельными, независимыми одна от другой, так как они суть не что иное, как различные проявления одной и той же душевной деятельности; мы не можем допустить частичного душевного расстройства, потому что если у человека существует душевная болезнь, она отражается на всех проявлениях его психической жизни; не можем допустить, чтобы больной в одних вопросах оперировал больной стороной, в других – здоровой. Раз будет доказано, что человек не обладает необходимыми условиями вменения – свободой суждения и свободой выбора, – то действия его, совершенные под влиянием каких бы то ни было мотивов, не могут быть уже вменяемыми.
Некоторое сомнение относительно частичной вменяемости могло бы явиться по отношению к лицам, страдающим навязчивыми мыслями. Можно было бы думать, что эти лица не ответственны за преступления, совершенные под влиянием навязчивых мыслей, но в то же время должны подвергаться ответственности за поступки, которые не представляют никакой связи с этими мыслями. Но такой взгляд был бы совершенно неправилен. Многочисленные наблюдения показывают, что навязчивые мысли не представляют единичного, совершенно обособленного явления, что при них глубоко изменяются и другие стороны психической жизни. И, конечно, это общее изменение должно быть выражено очень резко, если человек не в состоянии бороться с своими мыслями, подчиняется им, несмотря на сознание, может быть, их нелепости и чудовищности. Вот это-то общее изменение всей психической жизни и делает подобных лиц неответственными за все поступки, совершенные ими в этом состоянии, – все равно, будут ли они связаны с навязчивыми мыслями или нет.
Ввиду отсутствия резкой границы между болезнью и здоровьем, ввиду существования переходных ступеней от полного душевного здоровья к совершенному психическому расстройству, казалось бы, вполне правильным допущение уменьшенной вменяемости.
«Отрицая вменяемость помешанных, – говорит проф. Мержеевский, – не следует впадать в крайность, не следует безусловно отвергать способность ко вменению и в тех случаях, когда обвиняемый человек не страдает душевною болезнью в собственном смысле слова, а обладает только предрасположением к душевным заболеваниям, является субъектом с особенным невропатическим характером: к числу таких лиц принадлежат многие истерические женщины, а также люди с приобретенными пороками мозга, перенесшие например, сотрясение этого органа или тяжелые общие болезни и т. п. В этих случаях замечается уменьшенное сопротивление психических сил, и подобные субъекты на пути к совершенно преступления не могут оказывать такого противодействия, как здоровые люди. Ввиду этого следовало бы допустить понятие так называемой „уменьшенной вменяемости“».
Понятие об уменьшенной вменяемости не нашло, однако, себе места в действующих законодательствах; только старым баварским и новым итальянским кодексом предоставляется судьям понижать наказание по своему усмотрению в случаях уменьшенной вменяемости. Введение в законодательство этого понятия – при невозможности дать какую-либо правильную мерку для приложения его на практике – вызвало бы значительные недоразумения и дало бы ложное направление разрешенью вопроса о невменяемости, который допускает только два решения: или человек обладал свободой действования – и тогда он вменяем, или же он не обладал ею – и тогда он невменяем. Составители проекта нового Уложения совершенно справедливо не нашли удобным делать «особое указание на такие состояния, которые только ослабляют энергию умственной деятельности, не парализуя ее… Легкомыслие и глупость, состояние возбуждения, нервное расстройство, несомненно, могут влиять на меру наказания, но в этом своем значении они поглощаются общим понятием причин, вызывающих снисхождение к виновному, и не имеют ничего общего с условиями вменения».
В заключение занимающего нас вопроса об условиях вменения остается рассмотреть его отношение к так называемым светлым промежуткам, intervalla lucida. Под этим названием понимаются два довольно различных состояния. С одной стороны, к светлым промежуткам относят временные ослабления, более или менее кратковременные ремиссии одной непрерывно длящейся болезни; такого рода светлые промежутки нередко наблюдаются в течение прогрессивного паралича и того острого психического заболевания, которое носит название острой спутанности, amentia; нередко при этом вся болезнь протекает в виде отдельных вспышек, разделенных более или менее выраженными светлыми промежутками (так называемая amentia recurrens). Нет никакого сомнения, что в этом случае существование светлых промежутков не может быть принято в соображение, болезнь делается лишь скрытою, и внимательное наблюдение в большинстве случаев указывает, что психическая деятельность продолжает совершаться при ненормальных условиях. Совершенно непонятно утверждение А. Ф. Кони, будто 36-я статья «выдвигает на первый план понятие о lucida intervalla, ибо если будет признано, что обвиняемый понимает свойство и значение совершаемого, то мы должны признать его вменяемым, хотя бы эксперт и говорил нам, что мы имеем дело с душевнобольным». Но такое выдвигание вопроса о lucida intervalla и перенос центра тяжести вопроса о вменении с заключения представителей науки на фактическую оценку одностороннего признака составляли бы шаг назад против действующего Уложения, которое не допускает опасной для правосудия теории о lucida intervalla и ставит науку в вопросе о душевных болезнях как причине невменения на подобающее ей место. Совсем наоборот, скорее действующее Уложение выдвигает вопрос об intervalla lucida, указывая, что «преступление не вменяется в вину, когда нет сомнения, что безумный или сумасшедший, по состоянию своему в то время, не мог иметь понятия о противозаконности и о самом свойстве своего деяния». Если же представители правосудия, несмотря на такое определенное указание действующего законоположения, не считают возможным входить в рассмотрение вопроса о светлых промежутках и считают их признание опасным для правосудия, то этот взгляд с еще большим основанием может быть применен к новому Уложению. Мы уже видели, что 36-я ст. нового Уложения не устанавливает способа доказательств в пользу того, что данное лицо не могло понимать свойства и значения совершаемого или руководить своими поступками. Если будет с несомненностью установлено, что обвиняемый за несколько дней перед совершением преступления находился в таком состоянии, которое исключало свободу действования, и в таком же состоянии находился и через несколько дней после совершения деяния, то вряд ли может возникнуть сомнение, что и в промежуток сравнительного улучшения, но не прекращения болезни он не обладал полною наличностью тех условий, которые необходимы для признания способности ко вменению.