Страница 10 из 22
Допустим, что меланхолик может обнаружить и понимание, и обдуманность действий при совершении убийства; доказывает ли это его способность руководить своими поступками? Конечно, нет. Да уже и самое понимание такого больного внушает к себе сомнение. Неужели приведенный в пример человек, спрашивает В. X. Кандинский[14], понимал значение убийства? Значит, он понимал, что убийство есть грех. Выходит, что он хотел искупить свои прежние грехи путем нового греха? Где же тут логика, которая обязательна и для сумасшедшего, раз предположено, что он понимал им совершаемое? Но если он не считал убийство грехом или, вообще говоря, делом непозволительным, то ясно, что он не понимал значения убийства. Итак, свобода суждения у этого человека весьма сомнительна. Но предположим даже, что она была вполне сохранена. Была ли у него свобода выбора, другими словами, одинаково ли мог он в данный момент и совершить убийство, и удержаться от него? Если он действительно страдает меланхолией, то он не может обладать способностью свободного выбора, потому что при меланхолии не может быть свободной деятельности мысли. Основным симптомом при меланхолии является изменение душевного чувства в форме появления душевной боли, невыносимой тоски, отчаяния, отсутствия всего радостного; но в самой тесной, непосредственной связи с этим стоит общая связанность всей психической сферы, связанность мыслей, связанность воли; мысли меланхолика текут крайне медленно, вяло, проявления воли носят также характер задержки. «Разве можно ожидать какой-нибудь свободы там, где сущность душевной болезни именно и сводится к явлениям психической задержки, подавленности, к крайне медленному течению представления?»
Не может быть никакого сомнения, говорит Крафт-Эбинг, в уничтожении свободы воли даже при простом меланхолическом угнетении. Хотя при таких состояниях абстрактно еще сохраняется сознание противозаконности и наказуемости деяния, но в самый момент совершения насильственного действия это сознание бессильно против напряженного болезненного чувствования. Деяние является здесь лишь рефлексом невыносимой тоски, подавляющих волнений, гнетущих представлений. Больной находится под психологическим гнетом, от которого он не может освободиться; его действия вынуждены, невольны, а не возникающие в силу свободного выбора.
Таким образом, при кажущейся обдуманности действий существует психологический гнет, который порабощает всю личность и от которого нельзя освободиться. Может ли при таких условиях даже быть поднят вопрос о способности руководить своими поступками, если только мы не признаем этой способности и за полным идиотом, раз он в состоянии поднести ложку к своему рту?
Между тем подобная возможность даже при глубоком идиотизме совершать некоторые правильные по внешнему их проявлению поступки нередко смешивается как со стороны юристов, так и врачей с способностью руководить своими поступками. Так, между прочим, указывается, что никакая дисциплина в домах для умалишенных не была бы возможна, если бы больные не были в состоянии господствовать даже над своими болезненными импульсами (В. А. Легонин)[15]. Совершенно справедливо, что за очень редкими исключениями большинство больных, даже глубоко слабоумных, дисциплинируются в специальных больницах – и это одна из важных сторон той пользы, которую они приносят. Но это дисциплинирование, это подчинение известным порядкам и даже хотя бы некоторое воздержание от дурных наклонностей не имеет ничего общего с способностью здравомыслящего человека решаться на какой-либо поступок по нравственным, этическим или каким-либо другим рассудочным основаниям. Если бы душевнобольные могли и в этом отношении руководить своими поступками, как и вполне здоровые люди, то прежде всего они всегда должны были бы сами по доброй воле поступать в эти больницы, а не ждать насильственного помещения, во-вторых, сами больницы приняли бы другой вид и, во всяком случае, были бы лишены замков и решеток, да, наконец, не было бы никакой надобности и в дисциплинировании. Но в том-то и дело, что подобное дисциплинирование касается только внешней стороны, представляет не что иное, как известную дрессировку, одинаково возможную и по отношению к ребенку и даже животному, хотя никто из этого не выведет заключения об их способности ко вменению.
Противники критерия утверждают далее, что явным противоречием ему могут служить некоторые случаи резонирующего помешательства, когда больной умеет логически оправдывать свои действия (д-р Томашевский). Но такого рода больные потому и больны, что они не в состоянии руководить своими поступками, как вследствие изменения настроения, так и вследствие расстройства процесса представлений. Например, при болезненно ускоренном течении представлений невозможно правильное обсуждение; представления не ассоциируются с другими задерживающими или контрастирующими представлениями и переходят непосредственно в поступки; или же задерживающие представления хотя и появляются в сознании, но или оказываются слишком слабыми, чтобы противодействовать болезненно усиленным влечениям, или появляются мимолетно, пробегают слишком быстро и не в состоянии поэтому оказать надлежащего влияния. Результатом этого расстройства процесса представлений является отсутствие свободы выбора между мотивами действования, а следовательно, и отсутствие возможности руководить своими поступками. И лишь по совершении поступка больной, сам понимая всю неправильность его, старается оправдать свое поведение различными мотивами, при искании которых, при общем ускорении мыслительного процесса, никогда не оказывается недостатка. Но и эти «логические» оправдания являются обыкновенно далеко не безупречными – со стороны даже логики.
Против пригодности психологического критерия выставляется далее нравственное помешательство, которое «характеризуется с психологической точки зрения главным образом отсутствием нравственного чувства, т. е. способности к самостоятельной выработке этических представлений: вместо того у подобных больных, как известно, существует лишь простая заученность с чужого голоса правил поведения или, лучше сказать, понятий о добре и зле, о дозволенном и запрещенном, нарушаемых, однако же, ими на каждом шагу, при чем мы видим весьма хитро рассчитанный план действий». Здесь опять смущает «хитро обдуманный образ действий», который смешивается со «способностью руководить своими поступками». «Наблюдаемый при неблагоприятных для врачебного исследования обстоятельствах, – читаем мы далее, – например, в тюремном заключении или только на скамье подсудимых в зале суда, подобный субъект может показаться в психическом отношении совершенно здоровым и будет отнесен, на основании исключительно психологического критерия невменяемости (?), в категорию людей не душевнобольных, а только нравственно испорченных. Между тем проводимое со строгой последовательностью врачебное наблюдение этого субъекта – собрание предварительных сведений о его прошедшей жизни, его наследственности, о перенесенных им прежде болезнях, клиническое исследование всех отправлений его нервной системы и проч. – может дать в руки врача-эксперта ключ к открытию таких данных, которые несомненно докажут существование психического расстройства и, следовательно, невменяемости в данном случае» (д-р Томашевский). Нельзя не согласиться с верностью этого заключения, тем не менее вся эта аргументация доказывает совсем не то, что имел в виду ее автор, и нисколько не колеблет необходимости психологического критерия, а, наоборот, еще более утверждает ее. Несомненно, что не только в этом, но и во всех случаях наблюдение поверхностное, «при неблагоприятных для врачебного исследования обстоятельствах», недостаточно и что оно должно быть проведено с строгой правильностью. Положим, такое исследование докажет и существование наследственности, откроет в прошлом какую-либо тяжелую болезнь, например тиф, а клиническое исследование всех отправлений нервной системы установит ну хоть паралич правой руки и присутствие анестезии на лице или туловище, – это исследование все-таки ничего не даст для решения вопроса о невменяемости, еще не докажет существования нравственного помешательства, если на основании исследования в настоящем и прошлом не установить отсутствия нравственных чувствований в предполагаемом субъекте, которое только и разрешает вопрос о вменении, тогда как все остальные данные, приобретенные врачом, дают ему только ключ к пониманию происхождения и причин этой психической аномалии. Если же врачебное исследование не докажет этого отсутствия нравственного чувства в предполагаемом случае, то все его приобретения не имеют ровно никакого значения, так как можно иметь наследственность, перенести несколько тифов, иметь параличи и анестезии и в то же время оставаться вменяемым. Невменяемость в приведенном примере обусловливается исключительно отсутствием нравственных чувствований (если оно доказано), т. е. основывается на том же психологическом критерии, на неспособности руководить своими поступками, на отсутствии свободы выбора. Способность руководить своими поступками означает не возможность хитро рассчитанного плана действий, а «возможность выбора между различными из одновременно представляющихся сознанию мотивов действования». В числе этих мотивов видную роль играют и мотивы нравственные, которые у здоровых людей возникают всякий раз при появлении противоположных мотивов, вступают в борьбу с ними и задерживают или уступают эгоистическим мотивам, смотря по тому, какие из этих мотивов оказываются сильнее. Если эта группа задерживающих мотивов отсутствует, никакой борьбы между противоположными мотивами не происходит, нет свободы выбора, потому что не из чего выбирать. Только потому нравственное помешательство и исключает возможность вменения, что при отсутствии нравственных коррективов и моральных суждений вполне уничтожена возможность свободного выбора и эгоистические стремления, безнравственные наклонности, которые притом обыкновенно бывают болезненно усилены, не находят себе – в силу органического поражения мозга – никакого противовеса, не встречают никакого отпора. Раз исключена возможность появления в сознании задерживающих мотивов, этим самым исключена и возможность выбора, следовательно, и свобода действования.
14
В. Кандинский. К вопросу о невменяемости. С. 26.
15
Юридический вестник. 1884 г. Прил. к с. 94.