Страница 27 из 29
Здесь важен нюанс: акцентируется не «идеология как институт» (о чем пишут – тот же Норт), но именно функциональные «институты идеологии», обеспечивающие её статус и влияние, распространение и усвоение. Норт понимает институты» прежде всего как нормы и обычаи – установления. Он специально различает «институты» и «организации», но и рассматривает их взаимовлияние вплоть до «сращивания» в «эффекте блокировки»[110]. Здесь вообще хроническая путаница. Иногда именно обычаи и нормы называют институциями. В текстах о художественной культуре институциями называют музеи, регулярные выставки, художественные центры и пр. В более общем виде это «термин, используемый как форма слова “институт” для обозначения каких-либо органов или учреждений»[111]. Мы в данном случае рассматриваем институционализм в более традиционном смысле, трактующем институты и как организации и учреждения, государство и его органы. Это более соответствует «естественному политическому» языку[112].
Производство, обмен и расширенное воспроизводство идеологии обслуживается целым комплексом каналов и сетей, силовых структур и органов контроля, бюджетами и кадрами, экономикой и правом. На волне деидеологизации была демонтирована именно эта инфраструктура, и сейчас именно её пытаются реконструировать. Попытки особо озадаченных функционеров явочным порядком имитировать руководство «идеологическим отделом ЦК» слишком раздражают общество и в одиозных случаях пресекаются сверху, однако претензии остаются, даже когда это очевидно вредит самой власти.
Наиболее эффективное проникающее воздействие обеспечивается прежде всего институтами «теневой» идеологии. Её организованности и механизмы обычно скрыты, но, подобно бессознательному в психоанализе, фиксируются по действиям и результатам. Так, расцветшая было риторика «традиции», «скреп», «идентичности» и «кодов» в текстах категории А может вытесняться «цифровой экономикой» и «искусственным интеллектом», однако общий крен в традиционализм сохраняется уже без стимуляции высочайшими напоминаниями – и это процесс явно не стихийный! То же с ресталинизацией, с которой государство себя прямо не отождествляет, но попустительствует, особенно на местах. То, что сейчас так настораживает в опросах, не самопроизвольный тренд; это результат почти невидимой, но регулярной, методичной работы. Видимые эффекты вскрывают невидимую активность.
На уровне политического руководства прямые сигналы к реабилитации сталинизма практически отсутствуют. Более того, первые лица периодически участвуют в мероприятиях, связанных с памятью о репрессиях; государство открывает и содержит соответствующие центры и мемориальные объекты. Однако на уровне министерств и ведомств, тем более в регионах, уже появляются отдельные, но знаковые проявления реставрации, такие как отзыв прокатной лицензии на фильм «Смерть Сталина» или выступление губернатора на открытии памятника Грозному (как историческому псевдониму Джугашвили). Присвоение статуса «иностранного агента» обществу «Мемориал» коррелирует с полной невозмутимостью власти в её реакции на выявляемую социологией динамику отношения к преступлениям тоталитаризма. Все это подтверждает «вертикальное» разделение функций между символическими жестами власти в режиме алиби и теневой политикой на низовом уровне. Однако интегральный результат в итоге важнее любых идеологических сигналов сверху.
Теневая идеология востребована и там, где позиции не могут быть открыто артикулированы, например, из политической стеснительности или в силу одиозности мотивов и самого контента. Такие идеи транслируются через специализированные иносказания, чаще всего через исторические оценки и нарративы. Сейчас это сдвоенный процесс: политика идеологиируется – идеология историзируется (см. доклад, подготовленный для Комитета гражданских инициатив и Вольного исторического общества[113]). В этой «тени идеологии» история становится гигантской метафорой, служащей легитимации реалий настоящего и проектов будущего. Перефразируя название книги Э.Ю. Соловьева «Прошлое толкует нас», мы сейчас сами толкуем себя именно через прошлое. К этому вынуждает и редуцированность языка политики с огромными смысловыми и даже чисто лексическими лакунами, и необходимость соблюдать остатки идеологических приличий, в том числе заданных Конституцией. История часто позволяет сказать то, что в идеологии и политике прямо сказать нельзя.
Выявление и реконструкция такого рода неявных иносказаний – насущная аналитическая и политическая задача, требующая честной артикуляции теневых и латентных установок – вплоть до идеи эмансипации идеологии и политики от «истории», от её лукавой метафорики.
В итоге в сфере идеологии выстраивается контур с положительной обратной связью: теневые институты продвигают теневые смыслы – и наоборот, продвижение теневых смыслов требует увода институтов в тень. Такого рода «окормление под прикрытием» – прямая противоположность демонстративной, открытой идеократии советского типа и ей подобных. По поводу национальной идеи политическое руководство может обойтись оговоркой, что в этом формате достаточно «патриотизма». Однако для всей прочей идеологической вертикали это не исключает продвижения целого ряда иных идеологем и их комплексов. Ни у кого нет достаточных формальных оснований, чтобы можно было прямо указать на конечные идеологические инстанции в контроле над СМИ, в проекте «единого учебника истории» или в «политике памятников», однако координация процессов очевидна по импульсам и эффектам. Так же как видны и сбои в такого рода координации. В этом теневая идеология мало чем отличается от теневой экономики.
Громкие и скандальные идеологические демарши от лица государства и власти – не из этого стиля и выглядят как нарушение правил конспирации. Главное в идейной борьбе теперь делается бойцами невидимого идеологического фронта. Характер такого рассредоточения и субординации усилий заслуживает специального анализа, полезного и самой власти, уже сейчас не вполне контролирующей отдельные последствия своих же сигналов.
С теневой идеологией институтов тесно связаны латентные порождения сознания и бессознательного. В ситуации, в которой официальной идеологии нет там, где мы привыкли ее видеть, тем более важны не только манифестированные, квази-рациональные и вербально-дискурсивные идеологические формы, но также не столь очевидные формы, включая особого рода идеологическое бессознательное.
Идеология сплошь и рядом эффективнее воздействует именно через образы, через управление настроениями, эмоциями и страстями, включая ненавязчивые подсказки действий. Это не обычная «социальная психология» и не простое вытесненное, репрессированное рацио. Это именно идеологическое бессознательное als ob, заставляющее человека вести себя так, «как если бы» он исповедовал определенные взгляды, имел определенные понятия и представления, был носителем вполне атрибутируемых идей и убеждений, даже теорий. Идеологическое без оформленных идеологем, индоктринация минус доктрина.
Такого рода бессознательное может переформатироваться в обычную идеологию, но и в латентной фазе «ловится» по внешним следам. Отсутствующие в ментальности понятия, представления и даже целые концепции могут быть задним числом реконструированы внешним наблюдателем-аналитиком и прописаны в виде «квазиидеологии, стоящей за кадром». Субъект (лицо, группа или масса) может быть экзальтированным носителями неформализованных идей, представлений и ценностей, имена и термины которых он элементарно не выговаривает. Классический пример – «постмарксистское» сознание в его советской и постсоветской редакции, в фоновом режиме воспроизводящее экономоцентризм и экономический детерминизм, латентный диамат и истмат, причём именно в советском изводе. Существовать все это может в какой угодно упаковке, вплоть до религиозной (марксоидное православие), идеалистической (морализирующее стяжательство с проповедью духовности и аскезы) и пр.
110
См.: Норт Д. Указ соч. Главы 1 и 9.
111
Большой юридический словарь / под ред. А.Я. Сухарева. М., 2006. С. 857.
112
Ср.: «…Государственные институты недопустимо использовать в интересах клановой или групповой борьбы» (Путин В.В. «Открытое письмо» избирателям // «Известия», «Коммерсантъ», «Комсомольская правда», 25.02.2000.). Подробнее о терминологии в институциональной теории см.: Иншаков О.В. Институты и институции в современной экономической теории // Вестник ВолГУ. Волгоград, 2007. Серия 3. Вып. 11. С. 6–21.
113
Доклад вольного исторического общества «Какое прошлое нужно будущему России?» URL: https://komitetgi.ru/analytics/3076/#2.