Дети Мафусаила

Мэри Сперлинг приметила этого человека еще раньше и недоумевала, кем он мог быть. Его открытое, живое лицо и громкий смех заинтересовали ее. Но, поскольку любой член Семей имел право присутствовать на встречах, она не особенно утруждала себя догадками.

Незнакомец сказал:

— Валяй дальше, сынок. Что там у тебя еще?

Фут ответил ему с места:

— Подведет итоги эксперимента наш старший психометрист. Я лишь вводил присутствующих в курс дела.

— Ради всего… — поперхнулся седой незнакомец, — слушай, сынок, ты что же, хочешь сказать, ты битый час стоял здесь и втолковывал нам прописные истины, давным-давно известные всем?

— Мое выступление подводило необходимую базу, и потом, меня зовут не «сынок», а Джастин Фут.

Мэри Сперлинг вмешалась:

— Брат, — строго сказала она незнакомцу, — прежде чем обращаться к Семьям, будь добр, представься. Прости, но я что-то никак не могу припомнить тебя.

— Прошу прощения, сестра. Меня зовут Лазарус Лонг, и говорю я от своего имени.

Мэри покачала головой:

— Я все еще не вспомнила, кто ты.

— Еще раз прошу прощения. Это «маскарадное» имя, которое я взял еще во время Первого Пророка и очень привык к нему. Мое «семейное» имя Смит… Вудро Вильсон Смит.

— Вудро Вильсон См… Сколько же тебе лет?

— Что? Ах, лет! Я уже давно не считаю. Мне… сто… нет, двести… тринадцать лет. Да, совершенно верно, двести тринадцать.

Зал замер. Тогда Мэри тихо спросила:

— Ты слышал, как я спрашивала, есть ли среди присутствующих человек старше меня?

— Да, слышал. Но, видишь ли, сестра, ты и сама здорово справляешься. А я ведь не посещал собраний Семей больше сотни лет и поэтому побоялся, что процедура могла измениться.

— Я прошу тебя занять место… — Она стала спускаться с помоста.

— Нет, нет. Не нужно, — запротестовал он. Но она не обратила на это никакого внимания и уселась в зале.

Лазарус огляделся, пожал плечами и поднялся на возвышение. Сев боком на председательский стул, он объявил:

— Ну что ж, продолжим. Кто следующий?

Ральф Шульц из Семьи Шульцев больше походил на банкира, чем на психометриста. Он говорил ровным, уверенным голосом, что придавало его словам дополнительную весомость.

— Я был одним из тех, кто предлагал покончить с «маскарадом». Я оказался не прав. Я верил в то, что большинство наших сограждан, воспитанных современными методами, сможет отнестись спокойно к чему угодно. Я предполагал, что небольшое число не вполне нормальных людей невзлюбит нас и, возможно, возненавидит. Я предсказывал даже, что многие будут завидовать нам — ведь все, кто радуется жизни, хотят жить как можно дольше. Но мне и в голову не приходило, что могут возникнуть какие-то серьезные неприятности. В современном обществе покончено с расовыми предрассудками, а те, кто еще верен им, стыдятся заявить об этом во всеуслышание. Я верил, что наше общество настолько терпимо, что мы сможем открыто сосуществовать с обычными людьми.

Так вот! Я ошибся.

Негры ненавидели белых и завидовали им до тех пор, пока те пользовались преимуществами своего цвета кожи. Это было здоровой, нормальной реакцией. Когда дискриминации не стало, проблема решилась сама собой, произошла культурная ассимиляция рас.

Теперь точно так же часть людей завидует нам. Мы предполагали, что эта, ожидаемая, реакция не будет иметь серьезного общественного резонанса, так как большинству людей станет ясна причина нашего долголетия. Ведь она — в наших генах, а не в утаиваемом чудодейственном эликсире. Мы — результат благоприятной наследственности.

Но мы принимали желаемое за действительное. Теперь, задним числом, совершенно ясно, что правильное толкование данных математического анализа дало бы совершенно другой ответ, выявило бы неуместность использованных аналогий. Я не пытаюсь оправдываться — крыть нечем. Нас ослепили собственные надежды и чаяния.

А в действительности случилось вот что: наши недолговечные братья очутились в положении лисы, которая никогда не сможет добраться до винограда. Это поставило их перед дилеммой. И они решили ее, отвергнув как невероятные факты, которые мы разгласили. Они просто не поверили нам. Их зависть обернулась ненавистью. Подсознательно они были убеждены, что мы лишаем их законного права на долговечность… насильственно, злонамеренно.

Все усиливающаяся ненависть к нам теперь превратилась в могучий поток, который сметает на своем пути все: доброжелательность, терпимость и едва возникшее братство. Эта ненависть опасна не только тем, кто попытался влиться в общество, но и нам — тем, кто остался законспирированным. Опасность велика и висит над нами как дамоклов меч. — Он резко сел.

Его слушали спокойно: невозмутимость вошла в привычку. В глубине зала поднялась женщина.

— Меня зовут Ив Барстоу. Я говорю от имени Семьи Куперов. Ральф Шульц, мне сто девятнадцать лет, и думаю, что я старше тебя. Я не обладаю твоими математическими талантами и знанием законов человеческого поведения. Но я знавала множество людей на своем веку. Человек — существо доброжелательное, чуткое и доброе. О, разумеется, у него есть маленькие слабости, но дайте ему хоть каплю надежды на лучшее, и он забудет о них. Я не верю, что люди могут возненавидеть меня и попытаются убить только потому, что я дольше их проживу на свете. Что ты на это скажешь? Ведь ты уже ошибался однажды — не ошибся ли ты и на сей раз?

Шульц спокойно взирал на нее, разглаживая складку на своем килте.

— Ты права, Ив. Нет никаких гарантий того, что я не ошибусь вновь. В этом вся беда психологии — она настолько сложна, в ней так много скрытых факторов, человеческие отношения порой так неожиданны, что даже убедительные на первый взгляд выводы выглядят подчас в свете последующих событий просто чепухой.

Он снова встал, оглядел зал и заговорил с прежней решительностью:

— На этот раз я не делаю далеко идущих выводов. Я говорю о фактах, а исходя из них, можно строить предположения с такой же степенью уверенности, как и предсказывать, что яйцо разобьется уже на полпути к полу. Но Ив права… не во всем, конечно. Каждый в отдельности взятый человек добр и терпим… и сам по себе, и в отношениях с остальными отдельно взятыми людьми. Ив не грозит опасность со стороны ее друзей и соседей так же, как и мне со стороны моих. Но зато ей могут представлять угрозу мои соседи, а мне — ее. Массовая психология — не просто результат суммирования индивидуальных психологий. Таково основное положение социальной психодинамики. И из этого правила еще не было исключений. Это закон массового поведения, закон массовой истерии. Он давно известен военным, политическим и религиозным деятелям, которые активно используют его, напуская на людей пророков и пропагандистов, вождей, актеров и главарей банд. Его использовали на практике давным-давно — за многие поколения до того, как он был выражен в математических символах. Он действовал всегда. Действует и поныне.

Я и мои коллеги стали подозревать, что накал ненависти в обществе по отношению к нам усиливается, еще несколько лет назад. Но мы сочли, что рано бить в набат и выносить наши опасения на собрание, поскольку не располагали серьезными доказательствами. Вдобавок любое, даже самое здоровое общество имеет свою червоточину, и агрессивные намерения можно было списать на счет озлобленности не играющего серьезной роли меньшинства. Антагонистические тенденции были сначала столь незначительны, что мы даже сомневались в их существовании. Тем более что отношения в обществе так запутаны, что напоминают спагетти в кастрюле. Они существуют в абстрактном топологическом пространстве со многими измерениями (десять или двенадцать измерений — обычное дело). Поэтому описать их математически — чрезвычайно трудное дело. Сложность подобной задачи невозможно преувеличить.

Вот мы и ждали, беспокоились, изучали статистические данные, с величайшей осторожностью возводя здание нашей статистической Вселенной.

К тому времени, когда уже не оставалось места сомнениям, было слишком поздно. Социопсихологические тенденции могут зарождаться и исчезать совершенно неожиданно. Мы все еще уповали на то, что свою роль сыграют положительные факторы: работы Нельсона в области симбиотики, наши достижения в геометрии, огромная общественная заинтересованность в освоении спутников Юпитера для иммиграции. Любое событие, которое потенциально могло бы дать шансы на продление жизни или хотя бы надежду на них, положило бы конец всяким проявлениям враждебности по отношению к нам.