Захвачненные (ЛП)

Ида говорит за своего мужа, с которым прожила больше пятидесяти с лишним лет:

— Мы любим тебя, Рейган. Мы наполовину вырастили Тома. Целовали его и давали денег, когда он уезжал в командировки. Отправляли ему посылки, где бы он ни был. Мы стояли с тобой на похоронах, плакали вместе с тобой. Мы помогли тебе вырастить Томми, — её голос прерывается, и она смотрит на Хэнка, ища сил. Каким-то образом она находит их. — Мы сами вырастили шестерых детей, и у нас... о боже, сколько теперь? Более двадцати внуков и как минимум три правнука.

От дверей, где собрались эти дети, внуки и правнуки, раздаются одобрительные возгласы.

— Да, мои любимые. А теперь тише. — Она вздрагивает и вздыхает. — Мы любим тебя, Рейган. И тебя тоже, Дерек. Будьте друг другу…

— А меня, бабушка Ида? А я? — Томми замолкает. Он забирается на колени Хэнка. Веки Хэнка дрогнули, и он сжал Томми. — Ты меня тоже любишь, бабушка Ида?

Ида борется за самообладание:

— Да, Томми. Дорогой, милый Томми. Тебя больше всех, мой мальчик, — она ласкает голову Томми. — Рейган, Дерек, будьте счастьем друг для друга. Жизнь подкидывает вам много кислых лимонов, а это значит, что вы должны быть сахаром друг другу, чтобы получился лимонад. В этом суть любви, если хотите знать мое мнение. Решимость быть сладким, как сахар, когда всё вокруг вас – лимоны.

Хэнк кивает. Тянется ко мне мимо Томми. Я держу Дерека за руку, тащу его за собой. Когда-то длинные и сильные руки Хэнка, теперь дрожащие и напряженные, обвивают нас троих, связывают, благословляют.

Хэнк уходит в той же больничной палате на следующий день, окруженный семьей. Включая, конечно, Томми, Дерека и меня.

Ида плачет, но держит себя в руках, пока семья, один за другим, целуют лицо Хэнка в последний раз, прощаясь. Они цепляются друг за друга и выходят из комнаты. Наконец-то все ушли. Все, кроме нас с Идой.

— Знаешь, Хэнк был моим вторым мужем.

Она лежит на кровати рядом с ним, положив голову ему на грудь. Полагаю, она засыпала вот так каждую ночь... триста шестьдесят пять раз в году, пятьдесят семь или сколько бы там ни было лет.

Я поражена её внезапным признанием.

— В самом деле? Я этого не знала…

— Только Хэнк знает. Знал. Мой первый муж, Уильям, был летчиком-истребителем. Мне было шестнадцать, ему девятнадцать, и он был такой красивый... Я сбежала, чтобы выйти за него замуж. Шёл тысяча девятьсот пятидесятый год, и все знали, что Корейская война приближается. Мы поженились в маленькой церкви в Тупело, штат Миссисипи, восемнадцатого февраля. Он только что закончил школу. Я думаю, он сказал им, что он старше, чем был, но я точно не знаю. Он был очень талантливым пилотом, это правда. У нас было три месяца вместе. Три чудесных, удивительных месяца. Мы были просто детьми, ты знаешь, он и я – оба. Особенно я. Мои родители были так злы, что я убежала. Я думала, что знаю как лучше, как все девочки-подростки. Они посылали мне письмо за письмом в маленькую квартирку за пределами Лэнгли, где мы с Уиллом жили. Они умоляли меня вернуться домой. — Она говорит тихо, с закрытыми глазами, как будто очень устала: — Конечно, я не знала. О, нет. Я любила Уилла, а он любил меня. Он собирался на войну, и мы оба это знали, но мы думали, что нашей любви достаточно, чтобы вернуть его. Так и было первые два с половиной года войны. Он выполнил сотни миссий. Он был ас, и я была так горда. Он слал мне все заработанные деньги. Я организовала нам гнёздышко в той маленькой квартире. Я была готова к тому, что он вернется домой, готова к окончанию войны и быть его женой. В последний раз, когда он пришел домой в январе пятьдесят третьего года, мы зачали ребенка. Я уверилась в этом спустя месяц. А поняла, что понесла, тогда, той ночью. Просто знала. И я сказала ему: «Уилл, ты только что положил мне внутрь ребёнка». Он так возгордился! Как будто… как будто выиграл гонку или что-то в этом роде. Стал разговаривать с моим животом, — она фыркает, смеётся. — Его убили месяц спустя. Он умер мгновенно. Я горевала месяцами. Но я была беременна и одинока. Поэтому я вернулась домой, к маме и папе. И они приняли меня обратно. У меня случился выкидыш. Думаю, от моего сильного расстройства. Позже, после войны, я была с родителями в Джексоне и встретила молодого солдата по имени Генри. Мой Хэнк. И мы влюбились друг в друга. Он знал про Уилла. Он любил меня на протяжении многих лет, и он всегда понимал, что часть меня всё ещё принадлежит Уильяму. Хэнк все равно любил меня, и ему нравилась эта недостающая часть. У меня было три месяца с Уиллом и пятьдесят семь лет с Хэнком. А что насчёт первой любви? В ней есть что-то, что ты никогда не сможешь заменить. Но ты должна позволить Дереку любить тебя. Ты должна позволить ему полюбить эту недостающую часть, Рейган. Ты должна позволить ему…

Тишина.

— Ида?

Она открывает глаза.

— Сейчас я посплю, Рейган. Со мной всё будет в порядке. Мне просто нужно отдохнуть.

Я пересекаю комнату, целую ее в щеку.

—Я люблю тебя, Ида.

Она улыбается мне с закрытыми глазами.

Ида так и не покинула больницу. После смерти Хэнка она больше не просыпалась.

И я хочу уйти так же. Во сне, с мужчиной, которого люблю. После шестидесяти лет вместе.

Эпилог 

Дерек

Сан-Антонио, 2013 г.

— Напрягись, ты, киска! — кричу я. — Подними его! Подними! Лучше старайся, сильнее, девочка! Да! Вот так, еще немного... и опускай. Хорошо.

У рядового 1-го класса Майкла Хелмса нет обеих ног. Наступил на самодельное взрывное устройство. Но он охренительный ублюдок, и у него есть сердце. Стойкость. Способность никогда не сдаваться. Это то, что поддерживало его жизнь, когда медики не могли добраться до него в течение почти десяти минут, прижатые к земле снайпером.

У каждого здесь своя история. Один вот потерял большую часть кожи на лице в результате взрыва. И он самый смешной парень, которого я когда-либо встречал. Он может рассмешить любого, каким бы дерьмовым ни был его день. Они все мои клиенты. Я начал в армейском госпитале, где сам восстанавливался... дважды. Рвал жилы день и ночь, чтобы получить лицензию физиотерапевта, и открыл свой собственный тренажерный зал для парней вроде меня. Парней и девушек, надо сказать. Видел, как сюда приходили женщины, боевые ветераны, как и все остальные, утратившие разные части тела, с историями, которые они не хотят рассказывать. Я расшевеливаю их – пехотинцев и морпехов – одинаково. Заставляя их жить. Заставляя их хотеть жить, несмотря на потери, которые они понесли. У меня это чертовски хорошо получается. И они отождествляют себя со мной, зная мою историю. Видя доказательства в моей недостающей ноге, в Паралимпийских медалях на стене.

Занятия заканчиваются, парни принимают душ и выметаются, я остаюсь закрывать спортзал. Я все вытираю, заправляю кулер, выключаю компьютер, свет. Еду домой.

Ну, по крайней мере, в ту сторону. По пути я останавливаюсь в одном баре. Хантер там, он меня уже поджидает. Мы говорим о дне, о его и Рании третьем ребенке, на этот раз, о мальчике Викторе, которого назвали в честь отца Хантера. Ему только что исполнился год. Ходячая проблема, адски милый.

Но не такой симпатичный, как Хэнк. Ещё ни один трёхлетний мальчик не был таким милым, как Генри Томас Уэст. Он – это весь я и вся Рейган. Белокурый, с зелёными глазами, сладкий, как сахар, и способный создать зверский шум, если вы оторветесь от него на долю секунды.

— Как поживает Рейган? — Хантер поднимает палец, привлекая внимание бармена, чтобы пополнить стакан.

— О, она в состоянии «я ненавижу свое тело, ненавижу быть беременной, почему ты сделал это со мной, я словно кит».

Хантер хихикает:

— Черт, ненавижу эту фазу.

— Я тоже. Как ты думаешь, почему я здесь? — я дергаю головой в сторону внешнего мира, имея в виду дом. — Как только я вернусь домой, Томми захочет поиграть в «Лего», а Генри понадобится подгузник, а Рейган – крендельки, арахисовое масло и диетическое пиво.