Страница 69 из 101
До сих пор я помню, сколь энергично вгрызались мы в могилу этого кладбищенского упыря и сколь потрясло нас то, как должны были мы смотреться в те минуты со стороны: могила, бледная, наблюдающая за нами луна, чудовищные тени, причудливые деревья, титанические летучие мыши, античная церковь, танцующие мертвенные огоньки насекомых, одуряющие запахи, слегка постанывающий ночной ветер и странный, едва различимый лай неведомого существа, в самом существовании которого мы отнюдь не были тогда уверены.
Наконец наши лопаты наткнулись на что-то более твердое, чем сырая земля, и вскоре нашим взорам предстал покрытый коростой минеральных отложений полуистлевший продолговатый ящик. Впрочем, на поверку он оказался необычайно крепким и тяжелым, но нам все же удалось — хотя и с большим трудом — откинуть крышку, после чего мы с нетерпением стали всматриваться в его содержимое.
Несмотря на миновавшие с тех времен пять столетий, большая — как ни странно, но действительно большая — часть этого самого содержимого достаточно хорошо сохранилась. Скелет, хотя и истерзанный и смятый в некоторых местах челюстями неведомого существа, практически не распался на части, и мы с вожделенным любопытством взирали на чистый и белый череп, длинные крепкие зубы и пустые глазницы, которые некогда так же, как и наши собственные глаза в данный момент, горели лихорадочным, алчущим пламенем.
В гробу также лежало что-то похожее на амулет довольно странной и весьма экзотической формы, который, судя по всему, когда-то был на шее усопшего. На амулете было запечатлено символическое изображение присевшего на задние лапы крылатого зверя, а возможно, и сфинкса, с похожей на собачью мордой, и все это с типично античным восточным изяществом было вырезано из небольшого куска зеленого жадеита. Облик крылатого существа поражал своей подчеркнутой омерзительностью, словно воплотившей в себе одновременно смерть, бесстыдство и злобу. Изображение было окружено надписью, исполненной на языке, о котором ни я, ни Ст. Джон не имели ни малейшего представления, а на тыльной стороне, подобно личному клейму мастера, был выгравирован гротескный и угрожающий череп.
Едва увидев этот необычный амулет, мы сразу же решили, что он должен принадлежать только нам; что это сокровище являлось логичной и естественной наградой за копание в этой многовековой могиле. Даже если бы его очертания носили и более таинственный характер, мы и тогда бы возгорелись желанием заполучить его. Между тем, присмотревшись к нему повнимательнее, мы обнаружили, что он нам даже отчасти знаком. Несмотря на то, что любому нормальному здравомыслящему исследователю литературы и искусства он показался бы совершенно непонятным и диковинным творением, мы сразу же поняли, что именно об этой вещице смутно намекал «Некрономикон» — запретное творение безумного араба Абдул Альхазреда. Это был зловещий символ души, имевший хождение среди членов таинственного культа пожирателей трупов, гнездившегося где-то в Центральной Азии, в гуще недоступного и непроходимого Лэнга. Мы слишком хорошо помнили его грозные черты, описанные старым арабским демонологом, особо подчеркивавшим, что он срисовал их с некоторых темных, сверхъестественных образов душ тех существ, которые издревле терзали и грызли плоть умерших.
Изъяв жадеитовый амулет, мы бросили прощальный взгляд на выбеленное, зияющее черными глазницами лицо его обладателя, после чего снова забросали могилу землей. Удаляясь от этого мрачного места — амулет лежал во внутреннем кармане Ст. Джона, — мы увидели — а может, нам это просто показалось? — огромную стаю летучих мышей, с жадностью набросившихся на недавно вывороченную нами землю и словно выискивавших в ней некое проклятое, нечестивое лакомство. Впрочем, осенняя луна светила слабо, урывками, а потому все это действительно могло нам лишь померещиться.
Следует также добавить, что когда на следующий день мы пароходом покидали Голландию, возвращаясь к родным берегам, нам вроде бы показалось, что мы слышим слабый, отдаленный лай какой-то огромной собаки. Но и тогда в наших ушах колыхался осенний ветер — стонущий, подвывающий, — а потому мы не могли сказать с определенностью, было ли все это на самом деле.
Менее чем через неделю после нашего возвращения в Англию, начали происходить странные вещи. Как я уже говорил, жили мы в полном одиночестве, без друзей и даже слуг, занимая несколько комнат старинного особняка, который стоял неподалеку от унылого и глухого болота, а потому нам крайне редко доводилось слышать, чтобы какой-то посетитель стучался в дверь нашего дома.
Однажды поздно вечером нас немало встревожило то обстоятельство, что в ночи действительно кто-то бродил, причем не только возле дверей, но также и под окнами! В какой-то момент, когда в окне библиотеки виднелась сияющая луна, нам показалось, что ее ненадолго заслонил некий крупный темный объект; потом у нас возникло ощущение, что мы слышим раздающиеся неподалеку от дома странные звуки — это был то ли шелест, то ли какое-то хлопанье. Разумеется, в каждом случае мы все тщательно осматривали и проверяли, а потому под конец стали более спокойно объяснять случившееся, считая, что оно порождено лишь богатым воображением, которое все еще вызывало в нашем сознании тот слабый, отдаленный собачий лай, который мы слышали на голландском кладбище. Что же до жадеитового амулета, то он хранился в одной из ниш нашего музея, и время от времени мы зажигали перед ним специальную, причудливо ароматизированную свечу. Помимо всего прочего, мы несколько раз перечитали «Некрономикон» Альхазреда, особенно те его места, где речь шла о взаимодействии душ призраков и олицетворяющих их предметов, и, надо признать, прочитанное неизменно вызывало в наших сердцах чувство заметной тревоги.
Но вскоре после этого начался настоящий кошмар.
В ночь на 24 сентября 19… года раздался стук в дверь моей комнаты. Подумав, что это Ст. Джон, я предложил стучавшему войти, но в ответ услышал лишь пронзительный хохот. Выглянув наружу, я обнаружил, что в коридоре никого нет. Я сразу же разбудил Ст. Джона, но тот уверил меня, что не имеет ни малейшего понятия о том, что случилось, и встревожился не меньше меня. Именно в ту ночь слабый, отдаленный лай над болотом стал для нас обоих конкретной и пугающей реальностью.
Четыре дня спустя, когда мы оба находились в нашем музее, до нас донесся звук осторожного, вкрадчивого царапанья, доносившийся со стороны двери, ведущей к единственной потайной лестнице в библиотеку. На сей раз мы не на шутку испугались, причем к традиционному страху перед неведомым теперь примешивались заметно усилившиеся опасения, что о нашей тайной коллекции кому-то стало известно.
Погасив свет, мы подошли к двери и резким движением распахнули ее — и тут же почувствовали, как в лицо нам ударил сильный поток воздуха; кроме того мы явственно услышали затихающий вдали звук, точнее даже причудливую смесь звуков: это было то же загадочное шуршание, сопровождающееся нелепым хихиканьем и совершенно нечленораздельным бормотанием. В тот момент мы так и не поняли, сошли ли оба с ума, пребываем ли в полном душевном здравии, или же все это нам лишь только снится. И лишь одно обстоятельство было совершенно очевидно для наших вконец напуганных рассудков, а именно то, что это бормотание было не чем иным, как невнятной речью на голландском языке.
С того самого вечера все наше существование было отмечено знаком нарастающего ужаса и одновременно какой-то нелепой, зловещей зачарованности. Чаще всего мы объясняли происходящее тем, что все эти противоестественные эксперименты попросту постепенно лишают нас обоих рассудка, хотя нередко у нас возникало соблазнительное желание посчитать себя жертвами некоего жестокого и неотвратимого рока.
Между тем странные факты и явления стали настолько частыми, что все их невозможно было даже перечислить. Наш уединенный дом словно бы наполнился существованием невидимого зловещего существа, природа которого оставалась для нас совершенно непонятной, и буквально каждую ночь ветер доносил до нас со стороны болота этот самый демонический собачий лай, который с каждым разом становился все громче и отчетливее.