Евангелие от смартфона

Не стоит забывать и о психологических моментах, но пока не ясно, каких именно. Порой наша душа сама вмешивается в схватку с недугом. Гормоны и медиаторы, выделяющиеся при различных психических процессах, могут непосредственно управлять клетками иммунной системы. Истовая вера, все равно во что — в Бога, в поддержку близких, в чудо-препарат — запускает определенные процессы в организме, которые сдерживают развитие опухоли и даже подавляют активность раковых клеток. Видимо, концерты Давыдова являлись подобным психологическим феноменом.

Ведущий. Спасибо. А какова позиция церкви? Давайте послушаем мнение теолога, доктора богословия ВсеволодаУспенского.

Успенский. Чудеса происходят, как учит церковь, исключительно по воле Бога или Его противника — диавола. Человек тоже может принимать участие в чуде, но лишь как проситель или свидетель. Я был лично знаком с Иннокентием Давыдовым и могу сказать, что он был верующим, божьим человеком. Такие люди, как Иннокентий, приходят в наш мир не часто. Если Господь был настолько добр, что через Иннокентия транслировал на мир свою благодать, то, может, он будет настолько милосерден к нам, что вернет нам его. Давайте молиться, друзья мои, миру нужен этот человек.

Ведущий. В конце передачи я хочу сказать еще несколько слов. Мне, как и всем вам, больно сознавать, что Иннокентия Давыдова нет с нами. А еще больнее оттого, что все мы, пусть и косвенно, но повинны в этом. Ведь это трагическое событие произошло в нашем городе, на нашей земле. Мне тоже не хватает Иннокентия Давыдова. И я тоже надеюсь, что однажды он вернется к нам. Он не может просто так уйти.

День второй. В логово к чудовищу

— Значит, ничего вам не говорил, о себе не рассказывал, планами своими не делился?

На трех составленных в ряд стульях, словно три сказочных поросенка Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф, передо мной сидели три подстриженных под ноль балбеса — длинный с большими ушами, маленький с веснушками и курносый с густыми черными бровями — и ни в какую не желали идти на откровенный разговор. Только пялились на мои коленки. Сейчас, по прошествии нескольких часов, превосходная идея одеться поженственнее, дабы развязать языки отвыкших от женского общества юнцов, уже не казалось мне такой превосходной — от этой короткой юбки и лодочек на каблуках лишь одни неудобства.

Через приоткрытое окно с плаца доносилось бодрое «ррраз-два», а в самой казарме витал удушающий запах пота и несвежих носков.

Я подошла к тесно составленным рядам одинаковых двухъярусных кроватей.

— Вот эта койка Крылова? — я показала на верхнюю кровать.

— Да, — утвердительно кивнул длинный.

— А ты вот здесь, рядом? А вы двое внизу? И вы тут мне будете втирать, что целый месяц ни о чем не разговаривали?

— Не, ну почему же, — протянул маленький. — Разговаривали, конечно. О футболе говорили, о кино, о играх…

Я почувствовала, что начинаю заводиться. С таким трудом выбить эту поездку и вернуться ни с чем я никак не могла…

* * *

— Зачем тебе ехать в часть? — сварливо осведомился шеф.

Мой доклад он выслушал, не проронив ни единого слова, ни разу не перебив и не уточнив ни один из моментов. Это был плохой признак — значит, работа сделана не так, как ему хотелось. И обычно после такого долгого затишья следовал сокрушительный разнос. Но сейчас шеф продолжал молчать. Тягостное молчание нарушало лишь тиканье настенных часов. Вскоре к нему присоединилось постукивание авторучкой по столешнице. Это был признак замешательства — как будто бы всегда и во всем уверенный полковник Ремезов сейчас в чем-то сомневался. Хотя, скорее, в ком-то — во мне. А иначе, откуда это недовольное «зачем тебе ехать в часть»? Я что — в салон красоты отпрашиваюсь?

— Здесь у нас все схвачено. Ребята дежурят у дома Андрея, следят за его матерью и другом, в больнице Демин на ночь остался. В городе Крылова нет. Хотя должен быть. Больше ему некуда податься.

Полковник молчал.

— Мы не знаем причину, по которой парень покинул часть. Не знаем обстоятельств, при которых это произошло, — я очень старалась говорить убедительно. — Может, он вообще никуда не убегал, и в части до сих пор, — добавила я.

Это было напрасно.

— Ну да, — хмыкнул шеф. — И начальник части решил побеспокоить серьезных и очень занятых людей шутки ради?

— Вот этого не знаю. Знаю только, что в городе Крылова нет, — продолжала упорствовать я. — А чтобы понять, почему нет, мне нужно побывать там, откуда он сбежал, и пообщаться с теми, кто может пролить свет на ситуацию.

— Якобы сбежал, — неожиданно для себя добавила я.

Шеф побарабанил пальцами по столу, потом встал и подошел к окну.

Он всегда смотрел на город, когда размышлял. Но что именно в данной ситуации требует размышления, мне было непонятно. Проводив взглядом плывущий по реке кораблик, шеф вернулся за стол.

— Ладно, поезжай, — разрешил он. — Отдел не светишь. Вечером доложишь.

Четыре часа спустя моя машина остановилась перед массивными железными ворота, выкрашенными в серый мышиный цвет. На каждой створке ворот, прямо по центру, была приляпана некогда красная, а теперь непонятного бурого оттенка пятиконечная звезда. «Контрольно-пропускной пункт» — гласила выцветшая табличка на дверях дома размером с собачью будку.

Пропустили меня легко — видимо, шеф позаботился. Молоденький солдат с автоматом наперевес быстро проверил мои документы, отдал честь и с видимым усилием нажал на рычаг. Ворота содрогнулись и с жутким лязгом и скрежетом отъехали в сторону, пропустив мою «Рено» на территорию части.

Машину я припарковала на местной стоянке, втиснувшись между красным «Ауди» и серым BMV, и спустя десять минут уже переступала порог кабинета подполковника Ершова — главного после Бога в этом захолустье. А еще через десять минут у меня создалось впечатление, что я смотрю давно поставленный и уже порядком поднадоевший зрителям спектакль, в частности, — арию начальника части.

Невысокий, крепенький с красной щекастой физиономией любителя коньяка и женщин подполковник Ершов долго распинался о роли армии в нашем обществе, выражал озабоченность историческим моментом, сетовал на уровень физической подготовки современных призывников и их низкие моральные качества. Слова были правильными, но не было в его глазах воодушевления, а в голосе искренности, словно твердил заученную роль. Где надо, вскочив с кресла, изображая волнение, либо задумчиво пройдясь по кабинету, демонстрируя заинтересованность. В одном, особо доверительном моменте, он подсел ко мне за длинный офисный стол и, обдав волной дорогого одеколона, попытался обнять за плечи.

Мне это надоело.

— Значит, у вас все прекрасно и проблемы исключительно в самом Крылове?

— Конечно! Искренне рад, что вы меня понимаете! Семья, школа не подготовили парня к армейской службе! В этом наша беда. Современная молодежь…

— Но в таком случае, — прервала я разглагольствования «артиста», — мне тем более хотелось бы увидеться с сослуживцами Крылова. Ведь именно им он мог рассказать о своих проблемах и ближайших намерениях. К тому же, хотелось бы убедиться, что с вашей стороны предприняты все возможные действия по поиску пропавшего.

Подполковник расплылся в фальшивой улыбке:

— Мы всегда готовы к сотрудничеству.

Через пять минут я была отпущена с заверениями в полном содействии: «все, что угодно, от моего кабинета и до плаца, от полигона и до кухни, разговаривайте, смотрите, расследуйте, нам скрывать нечего». В сопровождении юного лейтенанта Бражника — того самого Бражника, чей рапорт я читала вчера утром, и который теперь испуганно косил на меня глазами, — я добралась до казармы, где уже переминались с ноги на ногу трое новобранцев.

И теперь эта троица предпочла отмалчиваться. Если так пойдет и дальше, докладывать вечером мне будет нечего.

— Только не говорите, что Андрей и о своей девушке вам ничего не рассказывал.