Непокорное Эхо

Антонина Павловна занялась стиркой, и стоя на улице под окном у корыта, лихо отстирывала тряпку за тряпкой. Тут же складывала белье в корзину, чтобы потом пойти к реке и отполоскать его там в чистой проточной воде. Мужчин в доме не было, а маленькая Полина игралась во дворе в куклы, которые ей смастерила Вера из остающихся от пошива лоскутов.

Неожиданно перед домом остановилась барская пролетка, и Карнауховы разом вздрогнули. Женщина в испуге отложила стирку, медленно бросила тряпку в корыто, вытерла руки о фартук и пошла навстречу ему.

В этот момент Вера прильнула к окну, увидела Григория, и ее сердце забилось от волнения и страха перед встречей с ним. Прижимая к груди вышивку, на её лице застыл неподдельный испуг. Она быстро встала из-за стола и метнулась в комнату, стараясь скрыться от назойливого барина. Там спешно задернула за собой занавеску, как будто она могла ее сейчас спасти, а сама забилась на стул в уголок и затихла, прислушиваясь к каждому шороху, что доносился с улицы через открытые двери.

– Здесь живет Антонина Павловна? – спросил мужчина, подходя ближе.

– Здесь, – настороженно смотрела на него женщина.

– Я по вашу душу, – с улыбкой проговорил Громов и остановился перед ней.

А сам осмотрелся по сторонам, разглядывая, как они здесь живут.

– Если что надобно, могли бы прислать за мной. Я сама бы пришла к вам, – отозвалась Карнаухова.

– Ничего страшного, – успокоил он. – Я теперь, по роду своей деятельности, буду ездить везде, знакомиться с народом, смотреть, как живут люди, помогать им.

– Но… нам пока… Слава Богу, помощь врача не нужна, – пожимая плечами, ответила она.

– Зато мне ваша очень нужна! – добродушно отозвался Григорий Владимирович.

– Пройдемте в дом, – пригласила портниха и пропустила дорогого гостя вперед, а сама пошла следом.

Уверенной и важной походкой мужчина вошел в горницу, остановился у порога и огляделся.

Следом зашла хозяйка и с ходу пригласила его к столу.

Громов принял предложение и сразу шагнул вперед. Он с ходу присел за стол у раскрытого окошка, а сам всё озирался по сторонам, осматривая их жилище.

В горнице было чисто и светло. Мастерицы не только шили людям на заказ, но и себя не обделяли рукоделием. Здесь и вышитые скатерти на столах, а их было два: один в центре комнаты, обставленный лавками, скорее всего, здесь вся семья собиралась в обеденное время, а второй у окна с рукоделием. На окнах ситцевые шторочки, расшитые по кроям шелковой нитью. На образах вышитые рушники. Занавески на дверях и печи были подшиты ажурными, вязанные крючком, подзорами. Судя по дверям, комнат было три. В доме все было убрано и уютно. В углу стоял шкафчик с посудой и кухонной утварью. У печки лавка, на которой спал рыжий кот. Весь дом был устлан чистыми самоткаными дерюжками. У входа на стене красовалась большая вешалка, видно, хозяин сам постарался и вырезал ее из дерева. Получилось очень даже красиво. Под вешалкой были сложены плетеные корзины, их было много, скорее всего, хозяева приготовили их на продажу.

Антонина Павловна позвала дочь:

– Вера, выйди, у нас гости!

И обращаясь к барину пояснила:

– Чаем вас угостим.

Григорий насторожился, ожидая появления девушки. А Карнаухова присела за стол и тихо спросила:

– Что вас привело к нам?

– Видите-ли, – заговорил взволнованно он, – мне порекомендовала вас моя маменька. Я открываю свой кабинет, и мне надобно пошить шторы, скатерти, полотенца. Еще бы салфетки, и халат заказать у вас. И все надо пошить быстро.

– Отказать вам я никак не могу, хотя и так заказов много. Ваша маменька так добра к нам, к нашей семье, что отклонить просьбу самого барина, было бы с нашей стороны совсем некрасиво.

Из комнаты, словно павушка, вышла Вера: в длинной цветастой юбке, в тоненькой блузке, с коротким рукавом, а на груди красовалась ее знатная на всю округу коса. Её смуглая загорелая кожа придавала девушке красоты и изящности. Она мельком взглянула на Громова, поздоровалась с ним почти шепотом и застыла в дверном проеме, теребя в руках занавеску.

– Дочь, поставь самовар, напоим дорогого гостя чаем, – сказала Антонина Павловна и перевела взгляд на мужчину.

Тот хотел отвергнуть такое предложение, так-как только что отзавтракал, но посидеть за одним столом с Верой отказаться не смог.

Ступая босыми ногами по чистому деревянному полу, девчонка покорно прошла мимо них, стеснительно опустив свои реснички.

Григорий залюбовался ее красивой походкой, ее осанкой, ее бесшумной поступью.

Вера подошла к самовару, потрогала его, сразу взглянула на мать и тихо сказала:

– Он еще горячий.

– Угости барина чаем, – вновь попросила Антонина Павловна.

Она тут же скрылась за занавеской у печки, а сама вслушивалась в слова, что доносились до нее от стола.

– Григорий Владимирович, – заговорила Карнаухова, наблюдая то за дочерью, то за барином своим умудренным жизнью взглядом, – для того чтобы шить, надо снять мерку. Полотенца можно пошить наугад, но все остальное надо бы замерить.

– Как скажете, – любезно согласился Громов. – Только вот… сам я не смогу этого сделать. Боюсь напутать что-нибудь. Может, вы сами?

– Конечно-конечно, – поддержала его слова женщина, – надо точно знать высоту и ширину заказа. Да и с вас снять мерку, чтобы пошить вам халат.

В это время из-за печки вышла Вера и подала угощения. Она выставила на стол малиновое варенье в глиняном горшочке, порезанный пшеничный хлеб на деревянной тарелке, большими кусками сахар в аккуратной деревянной плошке. Потом ушла обратно и вернулась уже с кружками. Не глядя на Григория, одну поставила перед ним, а вторую перед маменькой, а сама заспешила за самоваром.

Антонина Павловна сразу смекнула, какими глазами смотрит на ее дочь молодой барин и не на шутку испугалась.

Вера вынесла баранки, накрутив их на самовар, и со всем этим вернулась к столу. Она сама разлила кипяток по кружкам, добавила туда заварку из трав и чая, пододвинула кружку барину и хотела уйти.

Но мать тут же ее остановила:

– Присядь, – сказала она.

Та покорно опустилась на лавку и молчала, глядя себе на руки.

– А Вера попьет с нами чаю? – спросил Громов, рассматривая юное и красивое личико девчонки.

– Я сыта, – ответила она, застенчиво пряча от барина глаза.

– А я думал: мы посидим, обсудим работу, а заодно и чаю попьем. Ведь за чаем говорится легче.

– Вы говорите, я слушаю, – тихо отозвалась она.

– Дочь, – обратилась к ней Антонина Павловна, – надо дойти до барина и принять у него заказ.

Вера резко приподняла голову, бросила испуганный взгляд на мать, потом на Громова и уже вновь смотрела на матушку. А сама взволнованно мотнула головой и, еле шевеля губами, умоляюще проговорила:

– Маменька, может, ты сама… А-то вдруг… я что-нибудь напутаю…

– Пойди прогуляйся. А-то совсем засиделась за работой, – ласково попросила женщина. – Так и зрение испортить можно.

– Зачем идти, я на дрожках, – отозвался барин. – Домчу туда и обратно.

– Нет-нет, – совсем смутилась девушка, и яркий румянец накрыл ее щеки, – я сама… – только и могла выговорить она и засмущалась пуще прежнего.

– Вы пейте чай, – предлагала Антонина Павловна, глядя на дорогого гостя, – а-то совсем остынет.

Григорий Владимирович взял кружку, вдохнул ароматный запах предложенного ему напитка, отпил немного и похвалил:

– Такой аромат! Такой букет трав!

– Это всё Вера нас балует, – призналась Карнаухова. – Они там с бабушкой вдвоем ходят за травами, сушат их, смешивают. Какие оставляют на лечение, какие на чай, какие для баньки попариться. Настойки лечебные делают.

– Ваша мама лечит травами? – осторожно полюбопытствовал Громов.

Хозяйка отпираться не стала, а уверенно заявила:

– Лечит.

– И какие результаты?

– На всё воля Божия, – вздыхая, ответила она. – Кому суждено, тот вылечится, а кому нет, те так и останутся хворыми. Вот вы будете лечить лекарствами, и-то не все вылечатся.