Страница 14 из 17
Очевидно, что положение традиционных «национальных» печатных изданий в современной Карелии находится под влиянием многих процессов. Это и переориентация «национальности» республики с финскоязычия на карельский язык, и размывание и ассимиляция, а также эмиграция «национального» населения, и декларативный характер политики, направленной на поддержку и возрождение «национальных» языков и культур. Сотрудники «национальных» институтов живут в обстановке постоянных перемен, которые они воспринимают по-разному. Финский язык, а также направленные на его поддержку институты могут быть охарактеризованы и как «современные», и как «устаревшие», в зависимости от представлений о том, какова должна быть «современная финскость». И в этом секторе, мне кажется, можно говорить о неолиберальном давлении: от изданий на «национальных» языках ожидается их рыночная успешность, что в современных условиях невозможно по многим причинам, в частности, в связи с изменениями системы книготорговли, а также с отсутствием реальной аудитории. Символической функции национальных изданий на финском языке не придается значения, достаточного для финансирования национальных СМИ в объеме, делающем их независимыми от рынка.
Заключение
Исторически финскость сформировалась в Карелии как официальная форма «национальности». В позднесоветский и ранний постсоветский период она пережила подъем, связанный с общей для всего бывшего СССР политизацией этничности и открытием границы между Россией и Финляндией, после чего начался спад, обусловленный эмиграцией этнических финнов в Финляндию, а также переменой «вектора» национальности с финскости на карельскость и деполитизацией этничности. В данной статье, написанной на материалах интервью, собранных мной в Петрозаводске в 2013 году, я остановилась на обсуждении двух институтов, поддерживающих и производящих финскость в Карелии, а именно системе образования и прессе на финском языке. С точки зрения управления, в этих институтах пересекаются формы и технологии, пришедшие из советских времен, с новыми, рыночными формами управления. В Карелии как преподавание «национальных» языков, так и деятельность средств массовой информации полностью зависят от поддержки государства. В этом смысле государство все так же остается главным спонсором (и производителем) этничности.
В послеперестроечное время в Карелии изменилась форма и функция существования финского языка и культуры. «Национальное» население перестает быть носителем «финскости», она отделяется от этнического происхождения и становится надэтничной. Финскость стала феноменом, не связанным с «этнической группой», хотя государство в своих практиках пользуется этим термином (национальная группа), и он существует в представлениях людей. В формировании подобного рода финскости большую роль сыграли именно система образования и пресса, которые как воспитывали кадры, так и формировали сферу занятости для профессионального (вос)производства финскости. Финскость также поменяла вектор своего применения: теперь это не только культура, существующая на местной основе, но и направленная вовне, на Финляндию, профессиональная деятельность по созданию международных и трансграничных контактов.
В таком виде финскость получает неоднозначные, но в основном позитивные оценки от людей, вовлеченных в институты этничности. Для них она важна как сфера самореализации и саморазвития, и она оценивается как современная и динамичная, как возможность конструировать собственную идентичность. В противоположность ей финскость, связанная с этническим происхождением носителей, может оцениваться как неразвивающаяся, устаревшая. С другой стороны, подобного рода финскость имеет изначально открытый, трансграничный характер и подвержена колебаниям внешней конъюнктуры, связанным не только с политикой России или Финляндии, но и ЕС.
Транснациональность является неотъемлемой составляющей и условием существования финскости в Карелии 2010-х годов. Транснациональные связи пронизывают и институты финскости. Финскость можно представить как основу для формирования транснационального «этнопейзажа» (ethnoscape) (см. Appadurai 1996), внутри которого формируются разнообразные границы, связанные со знанием языка («из семьи» или «из школы»), поколением, моделями работы («старые» советские или «новые» рыночные), оценками исторических событий и т. п. Финскость как социальное и культурное явление, ее границы находятся в движении. Например, некоторые мои собеседники говорили о том, что финскость меняется и в Финляндии. Того, что нам преподавалось как финская культура Финляндии, на самом деле (уже) не существует. Представления о финскости, ее понимание стало более разнообразным. Можно говорить о многоголосии (карельской) финскости 2010-х годов.
Одновременно мои собеседники говорили о том, что финскость теряет свои позиции. Это убеждение принято объяснять неэффективностью национальной политики. Такое представление основано на нормативном совпадении «этнической группы» с «этнической культурой». Мне видится, что неолиберальное управление, прямо или косвенно воздействующее на этничность, надо тоже рассматривать как одну из составляющих этого процесса. Когда институты реформируются таким образом, что людям предлагается прежде всего субъектная позиция «потребителя», языки и культуры меньшинств начинают восприниматься как менее ценные, чем языки и культуры большинства. Управление советского периода, направленное на модернизацию общества и человека, в том числе и с помощью национальной политики, получило продолжение в неолиберальном капиталистическом управлении. Их результаты воспринимаются – парадоксально – однотипными: как недостаточная поддержка и в конечном счете размывание национальных культур и языков. С другой стороны, неолиберальная экономика делает из этничности товар, необходимый для функционирования рынка. О финскости говорили как о «бренде» или свойстве Карелии, пригодном для ее «брендирования» как национальной территории, необходимом во внутренней конкуренции регионов России.
Изменения, происходящие в «национальности» в Карелии, невозможно рассматривать в отрыве от общероссийских процессов. Этот контекст противоречив и постоянно меняется. В официальной российской риторике одновременно подчеркивается и прославляется этническое многообразие, с другой стороны, оно представляется как угроза единству и стабильности. Концепция «русского мира» в последние годы стала одной из ведущих идеологем российской внешней и внутренней политики. «Русский мир» объединяет в себе русскоязычие, «российскую культуру» и православие. «Русский мир» распространяется далеко за границы России и в качестве своего основания представляет людей, происходящих из всех форм российского государства, в частности, из СССР, Российской империи, а также принадлежащих к «традиционно российским народам» (см. Davydova-Minguet 2014). Шенер Актюрк (Akturk 2012) в своем анализе меняющихся форм управления этническим разнообразием утверждает, что Россия переходит от мультиэтнического (multiethnic) к антиэтническому (antiethnic) режиму управления разнообразием. Если в советское время национальность всех граждан регистрировалась и возможности декларации этничности в общественных структурах и в культурных формах были гарантированы, то в постсоветской России нерусские национальности не наделяются большим значением. Этничность как основа организации общества потеряла свое значение. Илья Кукулин (Кукулин 2013) считает, что в России скорее наблюдается переход от биологического к культурному пониманию этничности. На практике этничность – более сложное и многоуровневое явление, которое невозможно полностью описать при помощи категории «режима этничности».
По-моему, рассмотрение этничности как элемента (неолиберального) рыночного хозяйства подтверждает взгляд Кукулина. Изменения этничности не обусловлены только процессами государственного управления, она плотно вплетена в системы региональных хозяйств. Будучи экономическим фактором, она гарантирует свое место в общественно-государственном устройстве.