Только обгон

И вот мы подводим нашу шлюпку к шероховатому, изъеденному космической пылью борту бота Джэтты, присасываемся к шлюзу, через тамбур проникаем внутрь. Перед нами в гулком пустом помещении стеклянный бак на ножках, стеклянный гроб - иначе не назовешь. И в гробе том... спящая красавица!

Это поразило нас: какая красавица! Мы думали о Джэтте как о жертве, несчастной, замученной, ожидали, что встретим в каком-нибудь закутке одичавшую от одиночества, полубезумную женщину, распатланную, с седыми космами и потухшими глазами. А перед нами лежала в саркофаге золотоволосая наяда с точеным носиком и крохотными губками, с длинными ресницами, как бы нарисованными на стеариновом бескровном, неживом, но очень спокойном лице. Джэтта спала все эти недели, пока, волнуясь и надсаживаясь, мы спешили к ней. Гибель угрожала ей ежесекундно, но она проспала бы и свою гибель. И Джэтта спала, когда мы внесли ее в салон нашей "Справедливости". А когда пробудили, в точности следуя инструкции (инструкция была приложена), и начерченные ресницы распахнулись, открыв зеленоватые глазищи, томный голос проворковал:

- Рэй, ты опять снишься мне? Не уходи, пожалуйста. Я не хочу просыпаться.

- Вот это настоящая любовь! - вздохнула Сэтта.

Праздничный был момент, вероятно, самый радостный после старта. Приятно спасти живое существо от гибели, спасти настоящую любовь, увидеть сияющие, совершенно счастливые глаза товарища, хмельного от радости, растерянного, поглупевшего. И слышать девичью суету вокруг влюбленных: "Ах, свадьба!.. Ах, не по правилам!.. Ах, мне нечего надеть!.. Ах, что мы приготовим, что на стол поставим? Сервировки нет никакой!.. Сэтта, ты ночуй в лаборатории, пусть у невесты будет отдельная комната!.. Ребята, распределите между собой дежурства, Рэя нельзя тревожить!.. Гэй, а ты возьми на себя расчеты. Рэй не может считать, у него медовый месяц..."

Девушки суетились и щебетали, ребята дежурили, я рассчитывал трассу, делал штурманскую работу Рэя. И может, потому я первый понял, какого троянского коня подослал нам Джэй.

Не верьте ходячему лозунгу: "С милым рай и в шалаше". В шалаше тесно, сыро, холодный ветер дует в щели, можно простудить ребенка. Подлинная мечта девушки - это любовь принца. Пусть милый совершит чудеса геройства, чтобы вызволить меня из дома-черствого отца, и отведет в свой дворец, а не в шалаш.

Геройство было налицо. Во всяком случае, наш полет Джэтта воспринимала так: Рэй снарядил корабль для того, чтобы догнать и отбить любимую. И отбил... Но дворца не было явно. Наша старая чиненная калоша выглядела шалашом даже по сравнению с "Паломником". Там Джэтта была дочерью короля, владела апартаментами в три комнаты, три кибергорничные убирали их. В распоряжении принцессы был рояль, набор пластинок, кинолент и двадцать четыре часа в сутки, чтобы лелеять собственную красоту и вздыхать о любви. Временно, ради медового месяца, мы могли разрешить ей безделье, хотя это и было несправедливо по отношению к нашим девушкам, замученным вечным напряжением и перегрузкой, поблекшим от усталости. Но мы никак не могли предоставить дворец Джэтте, хотя бы содержать ее в приличных условиях. Для приличных условий нужна прежде всего нормальная тяжесть, а мы жили при 2-3 "g". Ведь перегрузка была нашим единственным козырем в гонке с "Паломником".

И вот началась подспудная борьба почти с первого часа. На словах-то все соглашались, что перегрузка необходима. Но Джэтта жаловалась молодому мужу на недомогание (вообще-то она считала, что его задача выполнена и надо поворачивать домой на Йийит), и смущенный Рэй говорил:

- Я прошу вас, ребята, повремените. Дайте Джэтте прийти в себя.

- Да-да, повременим, она столько перетерпела, бедняжка, ей нужен отдых, - подхватывала Сэтта.

А в сущности, от чего отдыхать? Ото сна?

Но не хотелось быть бесчеловечными, как Джэй. Мы дали себе поблажку: три свободных дня в нормальных условиях, потом добавили еще два дня на свадьбу, потом определили скромненькую полуторную перегрузку, и только на ночное время. А у Джэя скорость по расчетам уже дошла до 0,67 "с" (у нас 0,53 "с"), и он оторвался на сорок световых суток.

- Перегрузка необходима, безусловно, - говорили наши девушки.

И говорили искренне, думали так же. Однако чувствовали иначе, примерно в таком духе: "Мы тоже молоды и миловидны, можем и должны нравиться. Но Джэтту молодой муж бережет, пылинки сдувает, а наши мальчишки черствы, погрязли в бездушной математике, нас не жалеют совсем, замучили непосильной работой. Дайте нам передышку, мы будем выглядеть не хуже этой холеной красавицы. Ведь у нас заслуг больше, больше прав на уют и любовь".

Повторяю: они не говорили, не думали, но чувствовали так. И однажды Гэтта пришла ко мне в аппаратную; здесь между приборов, рычагов и пультов, в атмосфере, насыщенной озоном и машинным маслом, состоялся у нас неожиданный разговор:

- Сэтта просила меня поговорить с тобой.

- Сэтта? У нее своего языка нет?

- Она смущается. Как-то неудобно объяснять, что хочется выйти замуж.

- Она собирается замуж. За кого?

- За Сэя Верхнего, конечно.

"Вот как, за Верхнего?" Я знал, что оба брата добиваются любви Сэтты, и был уверен, что она предпочитает Нижнего, Сэя Большого, настоящего мужчину, колосса с чугунной грудью и вздутыми бицепсами, силача, который шутя держал брата на вытянутых руках. Но вот поди ж ты, статуя понравилась ей больше пьедестала. Мы живем в век торжествующего ума. Сэй хитрый победил Сэя могучего, разговорчивый - делающего. А может быть, тут влечение противоположностей? Сэтта крупная, рыхловатая, малоподвижная, вот ее и увлек жилистый, верткий Сэй Верхний.

Но все эти рассуждения я оставил при себе. Вслух сказал:

- Ну пусть выходит. При чем тут я?

- Мы же все давали клятву не любить, пока не победит справедливость. Но до победы еще так далеко! И время не сокращается, как полагается по теории относительности. Сэтта не может ждать... Но она боится, что ты будешь стыдить ее.

- Нет, почему же? Я не буду стыдить, конечно. Нельзя заставить не любить. Сэтта давала слово и может взять слово назад. Это вопрос личной совести... твердости характера тоже.