Вспомнить все

Пробежав по инерции и пропахав носом землю, я вскочил, развернулся к противнику и медленно пошел на него, игнорируя остатки болевых ощущений, достигшие мозга. С ноги вышиб топор, раздробив пальцы руки (оглоблю он уже бросил), той же ногой двинул его в колено, выгнув последнее в обратную сторону, отчего тот со скулежом рухнул наземь. Я тихонько наклонился к нему, взял за ворот и произнес гортанным голосом:

— Ближайшее… село… где…? — Речь давалась с трудом, но что поделаешь, надо превозмогать.

Лысый не реагировал, продолжая скулить. Легкий удар по лицу — молчание, удар — молчание, снова удар… ой, не нравится мне этот хруст… похоже, удары были не такие уж и легкие.

Зрачки лысого стремительно расширялись, что есть верный признак болевого шока и впадения в кому, он даже не сплюнул осколки зубов. Пришлось добить, расколов черепушку, так как пользы мне от него больше никакой, да и не жилец он уже.

Тут начало происходить то, что мне решительно не понравилось — адреналин схлынул, и меня сильно «повело».

Багровая пелена спала, и я почувствовал, как что-то теплое течет из темечка на лицо и за шиворот, захотелось лечь на землю и уснуть, что я и был вынужден сделать.

Деревня

Мда… пробуждение было немного помягче, чем тогда в лесу, голова раскалывалась, спина болела, хоть царапина на руке почти зажила и только слегка чесалась, а вот мышцы болели неслабо.

Причем, судя по положению солнца, отдыхал я явно побольше суток. Еще пробуждение отличилось тем, что впервые за все это время я захотел есть, скорее жрать, я бы сказал, и это явно не стоит игнорировать, поскольку в теле была слабость и меня довольно сильно шатало.

Поискав трупов в карманах, наскреб полкило сухарей, малость вяленого мяса и флягу с водой. Уговорив все в один присест, почувствовал себя получше и решил обновить свое снаряжение: надел на себя лысовские рубаху и кожанку — уж очень мне она понравилась.

Только отряхнуть пришлось, а так даже застежки с ремнями имелись, так что висеть, как парашют не будет — я порадовался своей обновке и, подумав немного, повесил на пояс его же (лысого) топор.

Сначала хотел взять меч, но он был отвратительного качества и в первом же бою пошел бы на выкинштейн. И еще я подумал: почему не перебил всех троих из игольника? Ведь если стрельба мне непривычна, с какой радости я так легко освоился с ним еще в лесу? Нафиг тогда он вообще? Загадка, однако.

И еще придется узнать, что такое парашют. Вроде бы, он замедлял падение при десантировании.

Пройдя с десяток километров, я заметил дым на горизонте. Похоже на деревню, хорошо, что я додумался приодеться поприличней. Войдя в деревню, я сразу увидел мужика: рост и телосложение средние, в этом мы с ним похожи, хотя мужик в возрасте. Темно-коричневые волосы зачесаны набок, брови густые, борода топорщится, как солома. Он копался на огороде, возясь в земле какой-то железкой. Точно, это тяпка. Подумав, я решил его окликнуть.

— Здоров будешь, отец.

Дядька поднял на меня голову, переменился в лице и схватил свою железяку наизготовку. В его лице читалась готовность к решительным действиям.

— Какой я тебе отец? Пшел вон отседова чужак. — Что ж, теплый приемчик ничего не скажешь…

— Что злой такой? Обидел кто?

— Не твоего ума дело, ступай подобру-поздорову, душегубец — вот сейчас я совершенно не понял:

— Ты кого душегубцем обозвал? — я слегка вытянул топор из-за пояса, на что мужик сразу умерил свой пыл.

— Коль не душегубец, че вырядился то так да размалевался? — Умыться я как-то не додумался, да и чем?

— Напали на меня тут одни, вот я и приоделся в то, чем они богаты были. — Я автоматически перешел на его стиль речи. Мужик вызывал у меня симпатию.

— Так ты душегубов порубал… — уже с уважением в голосе произнес он — то-то ты такой размалеванный. Ну, проходи в дом умойся, а там поглядим, как с тобой быть.

Дядька Прохор, так мужика зовут, мне очень понравился. Без лишнего допроса отправил меня в баню.

Парилка была просторной, лавки из какого-хорошего сорта дерева, не могу сказать, какого. После того, как я напарился и помылся, его жена Людка, в меру упитанная тетка с добродушным лицом, накормила хорошенько блюдами из картошки, которая, похоже, была основой здешнего стола и обработала рану на голове (весьма болезненный процесс!).

Также, она намазала мне спину какой-то мазью. Только после этого, по просьбе дядьки, я обстоятельно поведал все, начиная с самого пробуждения в лесу.

— Оборотень… — Задумчиво сказал Прохор. Людка, пропускавшая мой рассказ мимо ушей, услышав это и перепугавшись, так и застыла на месте.

Успокоив жену, Прохор принялся объяснять мне, что это значит:

— Оборотень аль берсерк сильную связь с природой имеет и Ярость зверя перенять способен. Ты, например оборотень-медведь, а кто-то может и волком обернуться, таких ульфхендарами кличут.

В Ярости оборотень силен, и боли не ощущает, но тогда зверем одержим становится. Ярость же эта в битве его изнутри жрет, оттого у тебя голодуха-то и пошла такая. Тогда, с душегубами в бою, Ярость тебя сильно пожрала, ты еще не оправился, потому изнемог и в спячку свернулся, небось, денька два отлеживался, а то и поболее.

То, что ты топор отбил, так это в Ярости тебе железо серьезного вреда не сделает, а вот деревяшкой или щебнем легко пришибить могут. Ученые аномалией прозвали, сами разобраться не могут.

А жена моя напугалась так, поскольку оборотней настоящих в деревне не видали ни разу вот и судачат про них страсти всякие от безделья, а она дуреха верит всему.

— Откуда столько знаешь?

— Лесником когда был, всякого навидался, и с вашим братом дружбу водить довелось.

— А вражду? — он отхлебнул из своей кружки и глянул на меня, как на идиота.

— Была б вражда, не было бы меня уже на свете этом. Еще скажу, почему на тебе только сапоги с портками были: берсерки шустры в ярости, а доспех сковывает вас, не дает развернуться, поэтому вы броню не признаете и налегке воюете. Смерть-то вам не страшна, все вы, считай, ей побратимы. — Сказав последнее, он откинулся к стене и закрыл глаза, видимо, погрузившись в воспоминания.

Одной загадкой стало меньше, теперь хотя бы примерно понятны мои отличия от простых смертных, но все же надо кое-что еще прояснить.

— Прохор, знакома ли тебе эта штука? — я протянул ему игольник-ПМ.

— Ясно дело знакома, у городских такие имеются, — он оторвался от своих размышлений и взял протянутый мной игольник. Повертел его в руках, снял крышку и поскреб ногтем ствол, заглянул в магазин, затем собрал все обратно, — Однако твой чудён будет, ржавый весь и потрепанный, да и выглядит как наши, только патронов с порохом в нем нет, одни шипы да батарейка, — сказал он, возвращая мне мое вооружение.

Дела все страньше и страньше. Раньше не знал, зачем он мне нужен, а теперь вопросы еще и прибавились. У городских они, значит, имеются.

— В какой стороне город?

— Завтра со мной поедешь на городской рынок, так и попадёшь в Город, а пока тебе отдыхать надо.

За ужином дядька объяснил мне, что непонятные кругляши это местная валюта, и что в городе с таким богатством я не сойду и за последнего голодранца, тогда как в деревнях это считается вполне приличной суммой.

Также научил пользоваться спичками и аптечками, так назывались красные коробочки с крестами. Их содержимое годится лишь на промывку-штопку ран, не более. Также решили звать меня просто берсерком, пока свое имя не вспомню. Любопытно, что город так и называется — Город. После ужина, я выпил прохоровского отвара и завалился спать без задних ног.

Проснулся я рано, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, отвар Прохора в сумме с остальными процедурами помог прояснить голову, темечко и спина уже не болели, в мышцах оставалась небольшая тяжесть, и Прохор выписал меня с больничного на щадящий режим. Позавтракав, пошел помогать дядьке — поколол дрова, пока тот ходил за водой. Соседи прознали, что я оборотень и теперь стараются меня избегать. Благо, Людка относится по-доброму и не косится на меня, как некоторые, хоть заговаривать и не особо хочет.