Страница 25 из 27
Гражданская война как общенациональный военный конфликт между «красными» и «белыми» всерьез развернулась летом 1918 г. Во многих отношениях, особенно в плане ее восприятия современниками, Гражданская война представляла собой продолжение истории государственного насилия, берущего начало в 1914 г. Советское государство только что сумело выйти из войны с Германией, в марте подписав «крайне обременительный и унизительный мирный договор» (по оценке самой партии), хотя меньшинство в партийном руководстве стояло на том, что принципы международной классовой борьбы требуют отвергнуть его условия и продолжать борьбу против империализма и капитализма хотя бы партизанскими методами, если армия развалилась, а войска на фронте полностью «деморализованы»[204]. «Передышка», которую должен был принести этот мир, продолжалась всего несколько месяцев. Затем началась продолжительная война между белыми армиями (под которыми понимается конфедерация антибольшевистских сил во главе с бывшими царскими офицерами, которая начала складываться в начале 1918 г.) и Красной армией (созданной в середине 1918 г. усилиями Троцкого как народного комиссара по военным делам).
Однако Гражданская война представляла собой более сложный и многосторонний опыт, чем следует из этой простой бинарной модели противостояния красных и белых[205]. История Гражданской войны включает терроризм и вооруженную борьбу, которую вели эсеры, анархисты и социалисты, противившиеся как большевистской «диктатуре», так и возвращению правой диктатуры, которую как будто бы представляли белые; борьбу крестьянских «зеленых» армий и против красных, и против белых – в зависимости от того, кто представлял для них наибольшую непосредственную угрозу; развернувшиеся по всей империи национальные движения за независимость; вооруженную интервенцию Великобритании, Франции, США и других держав Антанты и войну с Польшей. К концу 1920 г. все эти события, сопровождавшиеся большим кровопролитием, завершились победой Красной армии и Советского государства: белые армии были разбиты, другие движения против власти большевиков подавлены (на какое-то время), советская власть была установлена и утвердилась в Грузии, Армении, Азербайджане и восточной Украине.
Вопрос о том, почему Красная армия и советская власть одержали победу, служит предметом обширных дискуссий. Большинство историков сходится на том, что на коммунистов работали военные, стратегические и политические преимущества. В военном плане Красная армия являлась очень эффективной, учитывая то, что ее основу составляли разрозненные добровольцы-красногвардейцы (особенно если сравнить их с Белой армией, во главе которой стояли выходцы из царской армии). Советской власти помогало и то, что, выдвигая новых, «красных» командиров из числа рядовых бойцов, она мобилизовала на службу в Красной армии «военспецов», а для того, чтобы укрепить их авторитет, в армии была введена традиционная иерархическая структура командования. В стратегическом плане Красная армия действовала, опираясь на важное географическое положение. Советское правительство удерживало в подчинении Центральную Россию. Это означало контроль над большей частью ее населения, промышленности и военных складов, в то время как белые действовали на периферии при очень ограниченном уровне координации между отдельными белыми армиями. Это было особенно важно в силу того, что магистральные железные дороги России расходились лучами от Москвы (фактически являвшейся новой столицей страны с марта 1918 г., когда правительство бежало из Петрограда, полагая, что вскоре его возьмут немцы), благодаря чему Красная армия имела в своем распоряжении более связную сеть транспорта и коммуникаций. С другой стороны, белые армии контролировали больше сельскохозяйственных земель, в силу чего их бойцы были лучше накормлены.
К тому же белые столкнулись с невыгодной для них политической ситуацией. Лидеры белых понимали, что они не в состоянии восстановить старый строй. Но с учетом их происхождения и идеологии им было трудно смириться с чаяниями большей части населения. Белые были преданы имперскому идеалу «единой и неделимой России» – они отвергали даже тактическую возможность обещать уступки нерусским народностям (которые, возможно, являлись ключевым источником поддержки на периферии) и подавляли проявления нерусского национализма на подконтрольных им территориях. Крестьяне во время Гражданской войны не испытывали особого желания занимать какую-либо из сторон. И Красная, и Белая армии отбирали у них хлеб и лошадей, мобилизовывали крестьян в свои ряды и прибегали к террору по отношению к тем, в ком подозревали врагов, порой сжигая целые деревни. Но самым важным для крестьян был земельный вопрос, а большевики – мудро, хитроумно или лицемерно, в зависимости от того, как оценивать их мотивы, – одобряли захват крестьянами помещичьих земель. В то же время вожди белых старались ликвидировать итоги революции на селе именем закона и руководствуясь принципом частной собственности, не говоря уже о помещиках, которые были одной из основных сил Белого движения.
Гражданская война отличалась крайней жестокостью. Обе стороны практиковали массовые аресты, расстрелы на месте, взятие заложников и прочие формы «массового террора» против предполагаемых врагов. Вожди обеих сторон, как и на всякой войне, терпимо относились к подобным «эксцессам». В целом красное и белое насилие было сопоставимо по своему размаху и носило обоюдный характер. Однако большевики, особенно посредством ЧК, внесли значительный вклад в историю этого кровопролития, не только отличаясь прагматической готовностью пойти на все, что требовалось для выживания (вследствие чего «чрезвычайные» меры становились нормой), но и охотно прибегая к насилию и принуждению как к способу переделать мир и подхлестнуть ход истории. Насилие со стороны «пролетариата» (под которым имелись в виду в основном те, кто участвовал в сражениях классовой войны во имя рабочего класса) объявлялось не только исторически необходимым, но и морально оправданным и полезным: это была классовая война, призванная покончить с классовыми войнами, а соответственно, положить конец насилию, избавить человечество от страданий и создать новый мир и новых людей[206]. Большевики рассматривали насилие и принуждение как составную часть великого и неизбежного исторического процесса, «скачок в царство свободы», который неосуществим без борьбы с теми, кто заинтересован в сохранении старого царства неравенства и угнетения. Большевики не боялись «якобинских» методов (как выразился Ленин, ссылаясь на радикальных деятелей французской революции и их гильотину), если те использовались «в интересах большинства народа» и с тем, чтобы «сломить сопротивление капиталистов»[207].
Дело не сводилось к тому, чтобы подавить вражеское сопротивление. Во время Гражданской войны правительство и партия все шире прибегали к централизованным, нисходящим и нередко принудительным мерам управления во всех сферах жизни, особенно в экономической и социальной. В научных кругах продолжаются дискуссии о том, в какой степени этот авторитарный поворот – и в частности экономическая политика, впоследствии названная Лениным «военным коммунизмом», – диктовались идеологическими установками, а в какой – обстоятельствами и необходимостью. По правде говоря, отделить одно от другого почти невозможно. Еще сильнее осложняет проблему, но в то же время и указывает на глубокие взаимосвязи, далеко выходящие за пределы России и большевизма, то обстоятельство, что многие из этих авторитарных политических мер служили отражением и развитием практик, к которым прибегали власти многих стран Европы для мобилизации экономики и общества во время мировой войны – причем тон в этом отношении не в последнюю очередь задавала Германия с ее политически консервативным «военным социализмом» (Kriegssozialismus)[208]. «Царство необходимости» оказалось исключительно крепким и суровым. В докладе о состоянии экономики весной 1918 г. описывалось «состояние разрушения», причиной которого являлись «дезорганизация», «кризис», «падение», «неустойчивость» и «паралич» в каждом секторе[209]. Восстановление разрушенной экономики и ее мобилизация на борьбу и строительство стали первоочередной задачей. Но ее решение диктовалось не одними лишь обстоятельствами – отсюда и парадоксальная идея «военного коммунизма» как реализация освобожденного будущего в условиях отчаянной нужды.
204
Из стенограммы VII съезда большевистской партии, 8.03.1918: Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 527–9.
205
Из числа многих работ, в которых указывается на это обстоятельство, можно выделить, например: Rex Wade, The Bolshevik Revolution and the Russian Civil War (Westport, CT, 2001), ch. 4; Б. Колоницкий. Красные против красных: к 90-летию окончания Гражданской войны в России //Нева. 2010. №и, доступно по адресу: <http://magazines.russ.ru/ neva/20io/n/ko4.html>.
206
Donald Raleigh, Revolution on the Volga: 1917 in Saratov (Ithaca, NY, 1986); Peter Holquist, Making War, Forging Revolution: Russia’s Continuum of Crisis, 1914–1921 (Cambridge, MA, 2002). См. также: В. Булдаков. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М., 2010.
207
См.: Ленин. Можно ли запугать рабочий класс «якобинством»? // Правда. 7.07 (24.06).1917; Переход контрреволюции в наступление («Якобинцы без народа») // Правда. 10.06 (28.05).1917; Service, Lenin, ii. 226–227; Ryan, Lenin’s Terror, 35, 66, 80.
208
Holquist, Making War, Forging Revolution; David Hoffman, Cultivating the Masses: Modern State Practices and Soviet Socialism, 1914–1939 (Ithaca, NY, 2011).
209
В. И. Гриневецкий. Послевоенные перспективы русской промышленности. Казань, 1919. С. 64. См. также: Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 621.