Учитель Краб

Незнакомец умолк. Я уже не возражал. Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом и сказал:

– Мне пора. Я должен сойти с поезда.

– Но как? – удивился я. – Вы же не будете прыгать на ходу?

– Вот видите, вы только что видели чудо и уже забыли, что я способен творить чудеса. Я выйду через эту дверь, – и он показал на стеклянную дверь, из-под которой убегало вдаль железнодорожное полотно.

Я не возражал, парализованный навалившимся на меня оцепенением. Незнакомец открыл дверь, и в тамбур ворвалась струя свежего ветра.

– Прощайте, – произнес он.

– Мы с вами больше никогда не увидимся?

– Как знать, может, и встретимся на суде совести.

Смысла последних слов я не понял, но уточнить уже ничего не смог. Он шагнул в пустоту. Я в ужасе подскочил к двери, ожидая увидеть на рельсах распластавшееся тело, но вместо этого увидел то, что выходило за рамки моего понимания: незнакомец повис в какой-то неподвижной точке над землей, которая быстро удалялась по убегающим вдаль рельсам. Он повернулся на этом пятачке пустоты, приветливо помахал мне, опустил руки и вдруг стремительно стал подниматься ввысь. Подобно птице со сложенными крыльями, он вскоре исчез в синеве бездонного неба. Вот и все чудеса. Мурашки пробежали у меня по спине. Я обалдело захлопнул дверь и только в эту минуту подумал, что, возможно, нахожусь под гипнозом. Я обшарил углы тамбура– тщетное и глупое занятие. За несколько последних минут я изрядно поглупел. Одураченный, я еще раз посмотрел на убегающие вдаль рельсы, на синее с редкими облачками небо, на сияющее по-осеннему солнце и отправился в свое купе.

Так, в этом поезде я познакомился с человеком, который верил в чудеса, человеком, который не верил в чудеса, и человеком, который творил чудеса.

Глава II

С самого начала путешествия, как только мой поезд тронулся с Ярославского вокзала, у меня возникло ощущение причастности к Великому Странствию в Неодолимом Движении. Уже позднее, делая записи в дневнике и анализируя пометки моих внезапно пришедших в голову мыслей, я подсознательно понял, что навсегда порываю с прошлым, с годами неудач и разочарований, и вступаю в новую эпоху жизни – время переосмысления ценностей.

Чем дальше я отдалялся от прежней жизни, тем все более спокойным и просветленным становилось течение моих мыслей. Оно походило на поток родниковой воды, который становится тем чище, чем выше поднимаешься в гору. И я предчувствовал, что там, в вышине, в конечном Абсолюте восхождения, где должно закончиться мое Великое Странствие в Неодолимом Движении, меня ждали пики ледниковых вершин, ослепительное сияние снега и солнца, чистый горный воздух и несравнимая ни с чем радость любования миром. Я уже заранее предвосхищал этот миг радости и неземного счастья, когда смогу взглянуть на мир, распростертый у моих ног, с пика вечного Абсолюта моего восхождения. И от этого моя душа пьянела. Мне казалось, что с той точки я не только увижу весь мир как на ладони, но и все мирские заботы покажутся мне столь ничтожными, а путь восхождения в бесконечность столь желанным, что я хоть сейчас готов был отринуть от себя земную оболочку и вознестись в сияющие сферы мироздания, подобно птице-духу, как это со мной уже случалось во сне.

Встреча с моим таинственным незнакомцем казалась мне уже не такой невероятной. «Возможно, человек способен возноситься в небесные чертоги, – подумал я. – Встречусь ли я с ним?» Я даже не мог предположить, как скоро станет возможной такая встреча.

Первые дни пребывания в городе, месте моего нового назначения, прошли в беготне и суете. Трудно фиксировать события в определенной системности, когда их ход выбивается из рамок спокойного осмысления. Университет, поиски квартиры, знакомство с преподавателями и городом полностью заполнили мое время. В этом городе я остро ощутил запах старины. Думаю, что не только будущее, но и прошедшее содержит в себе неизведанные пласты таинственности. Порой бывает так, что происшедшее оказывается намного красочней и богаче любой выдумки. Здесь каждое дерево, каждая доска забора, резные украшения на ставнях свидетельствовали о великих событиях и драматических сценах прошлого, глазницы окон хранили память о минувшем.

Я бродил по тихим и неприметным улочкам города, пытаясь среди естественных декораций воссоздать картины, канувшие в Лету. Порой мне чудилось, что я вижу тени тех легендарных героев, джентльменов удачи, той вольницы, которая наводняла город и влекла из всех уголков России сильных духом, отправляющихся на поиски счастья в неведомые края. Мое воображение целиком уносило меня в эту эпоху, разрушая границы временно-пространственных измерений, и я ощущал запах той атмосферы, погружаясь в поток пережитых фантазий, открывая образы, возникающие из глубин времени.

Из мира грез и фантазий к реальности меня возвращали только занятия в университете.

Когда я переступил порог аудитории и увидел десятки пар глаз, устремленных на меня, я смутился. Мне всегда было приятно находиться в кругу молодежи. Юные глаза, проникающие в душу, не только радовали меня, но и вызывали чувство причастности к людям, которым предстоит переустроить весь мир, обновить его и сделать лучше и красивее.

С ними я дышал свободнее и казался сам себе моложе и добрее. Я как бы вспоминал свои студенческие годы и несбывшиеся надежды, свою повышенную восприимчивость и жадность, с которой я впитывал в себя все, что попадало в поле моего зрения.

Мне нравилось общение со студентами, но мой скверный характер всегда ставил мне подножку. Я не мог полностью разрушить встающий между нами барьер из-за своего сознания, что я – преподаватель, а они – студенты. Поэтому отношения у меня с ними всегда получались сухими и официальными.

К тому же в некоторых своих высказываниях я допускал резкость и все, что думал, то и говорил. Так было не всегда. Когда-то я думал одно, а говорил другое. Эта линейная прямота в моем характере появилась совсем недавно, когда меня озарило Великое Сомнение. Именно тогда я сделался неуживчивым, потерял всякую гибкость в общении, стал нелюдимым. Меня раздражала в людях манера говорить одно, а думать и поступать по-другому. Когда-то я уживался с этим, находясь в согласии и мире со всеми, но как только я восстал, все ополчились на меня. Я никогда не раздражался, а говорил лишь то, что думал, но это раздражало других. Тогда я научился смягчать свои слова иронией, но это привело к тому, что меня стали ненавидеть и бояться. В молодежи я видел ту отправную точку, с которой нужно было начинать ломку порочно сложившейся структуры нашего морального состояния.

Но я, кажется, очень затянул с паузой. Одна девушка, симпатичная студентка с последнего ряда, вернула меня к действительности.

– Скажите, пожалуйста, у нас будет сегодня лекция? – спросила она.

Вот за эту прямоту и непосредственность я и любил молодое поколение. Все студенты засмеялись. Угораздило же меня задуматься! Я извинился и начал читать лекцию.

Во время чтения лекции я уже приучил себя думать в двух уровнях. Думая о чем-либо своем, я прекрасно слышал то, что говорил. Эти два уровня мысли шли параллельно и независимо друг от друга. Они почти не мешали друг другу. Я употребил слово «почти», потому что иногда они все же друг на друга влияли, как бы переплетаясь. Впрочем, реакция аудитории всегда возвращала меня к действительности. Одного странного взгляда кого-либо из аудитории, обращенного ко мне, было достаточно, чтобы почувствовать, что я увлекся. Но такое случалось крайне редко. Обычно мое подсознание довольно хорошо контролировало мой выходной уровень, то есть то, что я произносил вслух. А ошибки случались лишь тогда, когда на втором уровне я делал какое-либо открытие или меня осеняла необыкновенная идея, захватывающая настолько, что я терял нить своего изложения.

У меня была манера, от которой я никак не мог отучиться, ходить во время лекций. Я делал это так же бессознательно, как и мыслил во втором уровне. Когда я дошел до последнего ряда, то невольно обратил внимание на симпатичную студентку, которая в начале лекции вывела меня из задумчивости. Она покраснела. Наши взгляды столкнулись каким-то необыкновенным образом. Я физически почувствовал на себе ее действие, как будто лазерный луч сверкнул в воздухе и скрестился с моим взглядом. Это длилось лишь одно мгновение. Я увидел белизну ее белков и черноту зрачков – неразгаданную тайну отражения души человека, секрет вечной контрастности. Это походило на давление какой-то нематериальной силы. Мне показалось, что если я не сделаю шаг назад, то потеряю равновесие.