Страница 27 из 31
Всю неделю мы проводили на реке, целый день голыми, постоянно купаясь, исподволь ловили рыбу, ставили на наши жерлицы, подпуска[203] тянулись с бреднем, из-под коряг гоняли налимов и таскали раков, в ближнем озере ловили карасей. В субботу я ходил в город, относил рыбу матери, отец молча одобрял продукцию и только ворчал: «Опять сгинешь, опять шлюндрыть на реку, еще утонешь». Но утонуть я не мог, умея хорошо плавать с малых лет, но однажды едва не погиб: купаясь, заплыл далеко к плотам на другой берег Белой, нырнул и, ударившись головой обо что-то твердое, понял, что попал под плоты; и только случайно бурлак заметил и вытащил меня за волосы через бревна. Больше у плотов я не нырял. <Нам дорога была природа со всем окружающим пейзажем и свободными условиями жизни>[204].
Водонапорная башня в Иваново. Открытка начала XX в.
Много времени я отдавал рисованью. Рисовать я начал рано, едва помню себя. Лет с семи я стал ходить к учителю рисования Давыдову. Жил он под горой в конце города, в маленьком домике, где на воротах были нарисованы два генерала необычайно воинственного вида. Чистенький, бедно одетый старичок Давыдов кормил себя и свою старуху писаньем вывесок, а иногда давал и уроки рисованья. Посадит меня, бывало, за копированье оригиналов, частей лица и затем тела, несложных пейзажей из школы Калама[205], а сам возьмет гитару и дивно играет. Своей игрой он славился на всю Уфу, но слушать к себе не пускал и сам неохотно играл при народе.
В гимназии я начал рисовать с гипса. Учитель рисованья и чистописанья А.А. Соколов скоро перенес уроки к себе на квартиру, так как я рисовал дальше гимназической программы. Ставил мне пятерки, и начальство знало, что когда появлялась карикатура на учителей, то это дело моего карандаша и, конечно, следовал карцер. Соколов мне предложил ходить к нему, когда мне вздумается, и рисовать сколько угодно с бюста Аполлона, причем занимался со мною безвозмездно. Жил он одиноким, влача скучную жизнь, бесцветную, тоскливую, как и большинство гимназических учителей. Но у него я встретил настоящего художника, еще молодого, с приятным открытым лицом, обрамленным длинными волосами, с красивыми руками и изящно одетого. Добродушная улыбка освещала его лицо, мягким голосом он ободрял меня и комично рассказывал о типах Уфимской городской управы, где он служил в должности заместителя городского архитектора. Это был Николай Ильич Бобир, случайно попавший в Уфу и проживший в ней лет пять. Он был учеником Училища живописи, ваяния и зодчества[206] в Москве. Учился у Перова и Саврасова и преимущественно был пейзажистом, был и на архитектурном отделении. Одинокий, он жил недалеко от нашего дома. Пригласил меня к себе, много рассказывал о художниках, об Училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, советовал мне ехать туда учиться, предложил мне ходить с ним на этюды за город и на Белую. Любя природу, он подмечал все разнообразие ее красоты и учил меня рисовать с натуры, видя в природе лучшую школу. Говорил он увлекательно и пояснял мне многое, мимо чего я часто проходил.
До Бобира я в Уфе знал только живописцев-иконописцев Тараканова и Шепелева. И часто, идя к деду, я подолгу глядел в окно первого этажа дома на Успенской улице, как Шепелев рисовал каких-то ангелов и святых. Тараканов расписывал трапезную собора на пожертвованные деньги купцом Корноуховым и у входа на стене написал святых патронов донатора[207], причем была подпись «Преподобный Евфимий»[208] и в скобках «Васильевич Корноухов», хотя преподобный нисколько не был похож на живого мясника Корноухова.
Бывал я еще у купца Четкова, любителя живописи и самоучки. Чистенький, румяный с благообразием в облике сидел он за прилавком небольшой бакалейной лавочки, куда иногда сажал свою дородную супругу, а сам, очевидно, вдохновленный, переходил рядом в чистую, светлую комнату, где на аккуратно разостланном коврике, сверх крашеного пола, стоял чистенький мольберт и на нем начатая на холсте картина, копия с Венецианова «Молодой садовник»[209]. Откуда научился Четков живописи, откуда достал картину Кипренского[210] (тоже копию), я не знал, и только поражался сходством, чистотой работы и необычайной аккуратностью. И самого меня тянуло к живописи маслом, но, познакомившись с Бобиром, я понял, что нужно пройти долгую школу рисунка, овладеть техникой, чтобы переходить на масляную живопись. Бобир познакомил меня с начатками архитектуры, чертить я уже выучился у деда, и все более и более разжигал меня поездкой в Москву.
Набережная в Уфе. Открытка начала XX в.
Твердое решение поехать в Москву учиться я высказал отцу, на что последовал не менее твердый ответ: «Еще куда? Мало тебе гимназии. Ты вот почисти себе сапоги, видишь, какие они», – и разговор дальнейший был пока бесполезен. Но я знал, что уеду.
Лучший советник в семейных делах, мой дед, уже был болен, я навестил его. Восьмидесятилетний дед давно лежал в постели и устроил себе какой-то стол и приспособление приподниматься, но смерть была уже близка. В соседней комнате собрались его пять дочерей, моих теток, они громко голосили и плакали. Дед не любил, когда канючили, обратился ко мне: «Ступай, спроси этих дур, что я им, двести лет что ли, должен жить? Учись и трудись, ученому тебе легче будет жить». Это были последние напутственные мне слова нашего любимого деда, вскоре он умер.
Окончательно убедил моего отца красноречивый Бобир. Он просто явился к отцу и потребовал серьезного разговора. В гостиной, где бывали только в важных случаях жизни и только важные люди, собрался семейный совет, случился как раз в это время и мой дядя Петр Степанович, и отец под таким напором сдался. Но обычное его недоверие ко мне и тут сказалось. Он был убежден, что из этого толку не выйдет.
– Ну, кончишь ты свое училище, дальше-то что будет?
– Буду архитектором, буду зарабатывать.
– Сколько же ты думаешь получать?
– Да вот архитекторы получают по две, по три тысячи в год.
– Что-о-о?! – улыбнулся отец и заключил допрос своим мнением. – Куда тебе, с твоим рылом две тысячи получать. Эх ты! Куда занесся! Был ты дураком, дураком и останешься. <Не допускал отец никаких успехов в моей работе>[211].
Позже, когда за участие в Парижской выставке[212] я получил орден, о чем обычно печаталось в «Правительственном вестнике»[213] в рубрике высочайших наград, городской голова пришел к отцу и поздравил его, показав ему номер с «монаршей милостью».
Отец спокойно ответил:
– Да это не он.
– Как же не он! Вот же читайте: имя и фамилия напечатаны.
– Ну, это какой-нибудь еще Илья Бондаренко, нет, куда нашему Илье награды получать. Что вы!
И даже, когда отец был у меня в Москве и взял в руки орден и грамоту, недоверчиво покачал головой: «Вот уж никак не ожидал от тебя. Нет, что-нибудь тут не то».
Наведение плашкоутного моста через реку Белую на Оренбургской переправе рядом со Случевской горой. Фото 1900-х гг.
203
Жерлица – рыболовная снасть для ловли хищной рыбы, преимущественно щук; подпуск – рыболовная снасть в виде тонкой веревки с крючками и грузилом, опускаемая под лед.
204
РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 38 об.
205
Швейцарский художник А. Калам создал новый тип романтизированного эпического альпийского пейзажа, разработал принципиально новую по сравнению с классическим пейзажем XVII в. систему видописания: его произведения соединяли в себе романтический мотив естественной природы и «картинность», эффект живописи с натуры и построение по «законам искусства». В 1850-е гг. влияние Калама распространилось широко, почти в каждой европейской стране находились его последователи. В России «школе Калама» принадлежало целое поколение пейзажистов, среди них А.И. Мещерский, В.Д. Орловский, П.А. Суходольский.
206
Московское училище живописи, ваяния и зодчества – высшее художественное учебное заведение России. Основано в 1832 г. В 1918 г. училище получило название «2-е Государственные свободные художественные мастерские».
207
Донатор – заказчик или строитель католического храма, даритель украшающего храм произведения изобразительного или декоративно-прикладного искусства.
208
Христианский святой, иеромонах Евфимий Великий (ок. 377–473).
209
Речь идет о картине О.А. Кипренского «Молодой садовник» (ГРМ, 1817). В публикуемом тексте ошибочно: Венецианова. Однако в черновом варианте фамилия «Венецианова» исправлена, вероятно, автором на «Кипренского» (РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 39 об.).
210
В черновике «Венецианова» зачеркнуто и вставлено «Кипренского» (см.: РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 39 об.).
211
Там же. Л. 40.
212
Речь идет о Всемирной выставке 1900 г. в Париже, в которой приняли участие 35 стран. Ее символом стала встреча нового XX века. Россия впервые была широко представлена достижениями в разных областях техники. Русский отдел имел самую большую экспозиционную площадь, за время выставки российская экспозиция получила 1589 наград.
213
«Правительственный вестник» (СПб., 1869–1917) – ежедневная газета при Главном управлении по делам печати. Публиковала распоряжения и сообщения правительства, отчеты о заседаниях Совета министров и Государственного совета, внутренние и зарубежные известия, статьи и рецензии на книги, биржевой указатель, метеосводки и другие материалы. Сообщение о Высочайших наградах за труды в Московском главном комитете по устройству кустарного отдела на парижской Всемирной выставке 1900 г. было опубликовано в «Правительственном вестнике» в № 57 за 13 марта 1901 г. Среди награжденных – И.Е. Бондаренко и К.А. Коровин, которым были пожалованы ордена св. Станислава 3-й степени. И.Е. Бондаренко был награжден также правительством Французской Республики дипломом и знаком ордена «Officier d‘Académie», которые были препровождены к нему с письмом Министерства финансов от 19 октября 1901 г. (см.: РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 2. Ед. хр. 36. Л. 8).