Чай «Весна»

Беглец хмыкнул.

– Да и у каждого… Что-то свое в секрете, в своей семье… Кому до бедняжки какое дело? Но стал ее в уборной, значит, запирать. Чтобы люди, от криков уставши, не сделали чего. Уйдет из дому – запрет, вернется – выпустит, а она сидит целый день, ждет его. Иногда привязать мог. Злой, лютый бывал. Стала она совсем его собственностью, теряла личность свою. От несчастий, обездвиженная, болела, страдала очень – вид приобрела озлобленный, загнанный, телом располнела вся, раздулась. И ему все меньше нравилась, угрожал, что выбросит ее на улицу, как шавку, или хуже того – забьет до смерти. Боялась она его. Говорить пыталась, звала его. Не могу так больше, говорила. Пусти меня, дай я уйду. А тебе есть куда идти? – говорил он ей. Да хоть куда, отвечала. Нет, твердо говорил он: от меня теперь никуда! Вот и все… А ты ведь не любишь меня, говорила она, не замечаешь. Зачем я тебе? Ты даже цветов никогда не дарил мне, говорила она. Да подарю! – орал он ей. Но всякий раз забывал. Вот так я тебе нужна! – говорила она, что ты даже не помнишь. И плакала вся, головой билась о стену. Бывало…

– И что же? – поторопил беглец. – Подарил он ей цветы?

– Однажды, – продолжил человек во фраке, не услышав замечания. – Отчаялась она. Взяла с собой огромный нож, когда он собирался запереть ее в уборной, и спряталась там. И если придет с цветами – решила она для себя – отсрочим время прощанья. А если опять забудет – убью его и себя!

– Забыл, сука! – покачал головой беглец.

Человек во фраке махнул рукой:

– А… если бы и не забыл. Все шло к тому, все к тому шло… Прости, сказала, любимый, прости, дружочек! И тем ножом – его. Тот – сразу на небо отправился, да и по правде… Туда ему и дорога. А она – все мучается, бедняжка. И после смерти не найдет покоя. Так и заперта тут, призраком… Но дальше уборной не выходит.

Беглец мрачно усмехнулся.

– Но если зайдешь – растерзает, – уверенно продолжил человек во фраке. – И есть только один способ избавить ее… Ну а ее – и себя, значит. – он внимательно посмотрел на беглеца.

– Вручить ей букет? – догадался он. Человек во фраке кивнул. – Ну хорошо, допустим. А почему ты сам не сделаешь это?

– Потому что я и есть все. Я – и подвал, и дом, и время, скажу тебе по секрету… я – и сама она. Я здесь все.

– Так выпусти ее… себя, – запутался беглец. – Что дурью маяться?

– Не так все просто, это же легенда, – человек, казалось, обиделся на эти слова. – Снимать проклятья – не в моей компетенции. Я только подсказываю, объясняю. – он развел руками.

– И где ж я возьму цветы?

– Так вот же, – встрепенулся человек, подивившись глупости вопроса, и указал на тумбочку возле кровати. И вправду, там стоял, в маленькой белой вазе совсем свежий букет алых роз.

– Только вы ей должны понравиться, – предупредил человек во фраке.

Беглец присел на кровать, вспомнив встречу с «бедняжкой», понял, что шансов мало. Он тихо спросил:

– То есть как это? А если я ей не понравлюсь? Да и как вообще понравиться отчаявшейся от семейных неудач женщине?

– Для начала, вы будете с букетом, – медленно ответил человек. – Но возможно, конечно, всякое… Советую взять с собой нож. Раскладной, поройтесь там, в ящиках… Где-то точно есть. Для ответных, так сказать, действий. Проклятье вы так не снимете… Но попытка будет засчитана.

– Попытка? – воскликнул беглец. – А почему я вообще должен пытаться? Почему…

– Ну как, – перебил человек во фраке. – Вы же хотите покинуть наш дом? Или же вам понравилось… Конечно, здесь и можно жить… Кровати есть, и книги… Свечи, если что найдем, – он усмехнулся. – Но вот насчет питания… Простите нас, не запаслись. На сколько хватит.

– Чего хватит? – не понял беглец.

– Вас хватит.

– А почему вообще я? Уважаемый! Что, не нашлось других кандидатов? Как я со всем этим связан? У меня жена, своя… – простонал он.

– Знаю, – в голосе человека—«скрепки» проскочила нотка злорадства. Вам это будет полезно. Пригодится, так сказать, опыт.

– Да катись ты к черту! – крикнул беглец, скидывая обувь. – Никуда я не пойду, решайте свои проблемы сами. Я здесь ни при чем, ясно? Буду спать.

Он задвинул шторы, бросился на кровать и для убедительности повторил:

– Я здесь – ни при чем.

Человек пожал плечами и ничего не ответил, замерев и уставившись в пол. Беглец ворочался в постели, переворачивался с боку на бок, и вновь на глаза ему попадались розы. Ему хотелось есть, а больше – выбраться отсюда… Заснуть не получалось, и лежание на диване превратилось в настоящую пытку: как только его начинало клонить в сон, все вокруг приходило в движение, полы и стены начинали дрожать, мебель – подпрыгивать, а ваза с букетом и вовсе взлетела, готовясь разбиться оземь, но беглец успел выхватить букет перед тем, как та разлетелась на осколки. Непонятно откуда, то отдаляясь, становясь еле слышной, то приближаясь, как разжатая пружина, к самому его уху, играла странная песня. А точнее, совсем небольшой фрагмент, заевший, как на отжившей свое пластинке:

Что не сбылось – то сбудется,

А не сбудется – позабудется…

Этот напев повторялся, въедаясь в сознание, пробуждая тягучие, недобрые мысли. И только человек во фраке стоял возле покосившейся двери, едва не слетевшей с петель, и невозмутимо смотрел перед собой.

– Выключи ты… это радио, – скривился беглец.

– Здесь нет радио, – спокойно сказал тот.

Но едва мужчина поднимался – присаживался на кровати или вставал – «землетрясение» прекращалось. Захлопывалась и невидимая «музыкальная шкатулка». Он подошел к окну и крепко задумался. Привычный мир, обычная и потому вдруг ставшая такой милой жизнь была на расстоянии вытянутой руки, вот только вытянуть руку получалось лишь через решетку. А здесь – страх, ужас, не оправданный, не имеющий никакого смысла риск. Ради чего? Всего лишь чтобы все стало как прежде. Бывают ли задачи, отвратительней, несправедливей, тяжелей?

Нужно было действовать. Беглец вспомнил, что там – за решеткой, в той жизни – всегда был человеком действия. Он рисковал, делал, потом думал. Боялся – не без этого. Правда, и боялся он другого… Но вот и здесь: забежал же в комнату, поднялся на второй этаж, заглянул в бесовскую уборную – и все быстренько, без сомнений… И вправду – он ведь хочет уйти отсюда. Ну так в чем дело? Зашел – отдал букет, и все.

«Ах да», – вспомнил беглец и вернулся к тумбочке. Раскладной нож обнаружился в первом же ящике. Он поиграл им, полюбовался – а нож ничего, подумал беглец, раскрывается мгновенно, острый, стильный, быстрый… «Быстрый… – остановился он на последнем слове. – А почему, собственно, быстрый?» – он повернулся и всмотрелся в ничего не выражавшее лицо человека—«скрепки»: не читает ли тот мысли, не догадается ли?

«В общем, похрен мне, понравлюсь я тебе или не понравлюсь… – решил беглец и направился к двери. – Рисковать не могу. Извини, красавица, у меня своя жизнь… Своя… такая же. Так что вот тебе букет, а вот тебе привет».

Он поднялся по лестнице и, стараясь не думать о предстоящей опасности, бодрым шагом дошел до двери уборной. Накатила новая волна страха. Но беглец решил не ждать, пока та его смоет, а оседлать, как водный серфингист. Он дернул щеколду, перехватил букет левой рукой, а правой крепко вцепился за ножик. И въехал в уборную – на самом гребне своей волны.

Как и в первый раз, хищница развернула к нему страшное лицо. Черные глаза блестели, как две глянцевые пуговицы. Огоньки свеч затрепетали, словно в предчувствии страшной беды, и молнией блеснуло в зеркале побледневшее лицо беглеца, вмиг рассыпавшееся в прах, словно песчаная фигура. Но он встрепенулся: засмотревшись на пустое зеркало, можно было остаться здесь навсегда, а это не входило в планы.

– Я выбрал для тебя лучшие цветы, – произнес он тихо и размеренно, с достоинством, с улыбкой. И протянул букет женщине.

Лицо ее на миг преобразилось, как будто она помолодела, расцвела, воспрянула, очнулась от долгого и утомительного сна, но тут же приобрело прежний – озлобленный хищный – вид. И в этот момент он выхватил нож и подскочил к женщине. Но произошло непредвиденное. Отшвырнув букет, она резко схватила его обеими руками и притянула к себе. Беглец почувствовал, как что-то раздирает его тело: словно десять острых лезвий впились в его бока и спину разом, и задвигались яростно, желая разорвать в клочья. Он завопил от боли, и в этот миг увидел в зеркале отражение своей жены. Она смотрела на него тревожным и в то же время недовольным взглядом. За ее спиной беглец увидел собственную комнату. Жена была в ночной рубашке, с растрепанными волосами. Она тянула к нему руки через зеркало, роняла тревожные свечи, предметы туалета женщины—призрака, словно пытаясь найти, нащупать его, как слепая.