Довмонтов меч

Довмонт понял: стоит немного промедлить, и сгорит весь конец — все дома, что построены напротив возвышающегося детинца на берегу реки Великой.

Ратники, дружинники, оба воеводы, сам князь, не сговариваясь, бросились растаскивать избы — но не те, что уже дымились, к ним и приблизиться было невозможно, и даже не соседние с ними, а те, что стояли чуть дальше. Хорошо, что у каждого воина есть при себе боевой топорик, который и в битве поможет, и в любом деле выручит. Впятером, вонзив топоры в сухие толстые брёвна, они раскатывали избы, оберегаясь от падающей кровли, и оттаскивали брёвна подальше, где им было не страшно пламя. Хозяева жилищ помогали в этом разрушении, потому что только так можно было спасти хоть часть своего добра, а главное — не превратить всё поселение в пепелище.

Неожиданно Довмонт увидел и стареющего рыцаря. Лукас фон Зальцбург, такой же грязный, как многие, упоённо вместе со всеми растаскивал брёвна, выкрикивая яростные немецкие ругательства.

Развалив дальние избы, они пошли на те, которые были ближе к огню, прикрываясь от жара. Рядом с Довмонтом орудовали оба воеводы — дядька Лука и Давид Якунович, оба с почерневшими от гари и блестящими от пота лицами.

— Что, князь, не ожидал такой встречи? — выкрикнул псковский воевода. — Да и я тоже не ждал.

На некоторых дымилась одежда, они бежали к реке, окунались и возвращались обратно. Мокрое платье высыхало мгновенно. Неожиданно рядом с ними оказалась старуха, прибежавшая по мосту с другой стороны реки, оттуда, где высилась крепость и стояла другая часть города.

— Тимофей! Тимофея моего кто видел?! — выкрикивала она, расталкивая людей.

— Где он был, твой Тимофей? — спросил воевода, распрямившись после очередного бревна.

— Где же ему быть, как не в избе! Люди, помогите, сгорит Тимофей.

— Которая тут твоя изба? — спросил Довмонт.

— Да вот же! — И старуха показала на один из дворов, к которому и приблизиться было невозможно.

— Попробуем вытащить его! — Довмонт оглянулся, отыскивая своих воинов. Одному в такое пекло было не войти.

— Стой, князь, — остановил его воевода, — твой немец уже успел.

Лукас фон Зальцбург, только что окунувшийся в реку, замотав голову чем-то мокрым, в обгорелых ошмётках, уже входил в дымящийся дом. Все приостановились, приумолкли, напряжённо ожидая, появится ли он назад.

И рыцарь появился, держа на руках короткое, без ног, тело.

— Тимофей! Добрый был воин и щитник знатный, — проговорил воевода, по-прежнему следя за немцем.

Рыцарь, держа безногого старика на руках, сделал несколько шагов, пошатнулся и упал вместе с ним на сухую, горячую землю.

К ним сразу подскочили, оттащили их в сторону. Постепенно пожар стал затихать. Дома, которые загорелись первыми, превратились в огромные кучи мерцающих красным углей. Дойдя до пустого пространства, огонь останавливался, лишь горели кое-где нестрашным пламенем прутья и палки, брошенные на земле.

Но не зря рассказывали в других русских городах об удивительных особенностях псковского житья-бытья.

— Мало что все улицы и дворы замощены, всякая улица там — словно единый дом, словно братья и сёстры! — изумлялся какой-нибудь рязанец или суздалец, побывав во Пскове.

А и верно: то ли установил так в забытые древние времена какой мудрый человек, или сами жители порешили однажды, но только главные дела исполнялись во Пскове вместе — улицами и концами. Вместе строили деревянные мостовые, копали канавы, потому Псков и гордился особенной чистотой. А уж если в каком дворе случалась беда — отец семейства погибал по ратному делу, старики ли оставались одни беспомощные, или многодетный вдовец хоронил жену, — улица никогда не бросала их. На то были уличанские старосты, которых выбирали каждый год, да и просто сосед заботился о соседе.

Потому едва одни стали отходить от пожара, а другие даже со смехом вспоминать о своих нелепых поступках во время тушения, как тут же стали и расселяться по дворам, сбережённым от огня. А таких в Завеличье было много больше, чем сгоревших.

— Литвинов надо благодарить, не пошли Бог вовремя литвинов — все улицы бы спалились, — повторяли жители, а потому стали звать их под свои крыши, хотя бы на первую ночь.

Десятка полтора человек — псковитяне и из Довмонтовой дружины — сильно пострадали во время тушения. У некоторых вместо обгоревших волос на голове зияли водянистые раны, у других были обожжены плечи, спины, ноги. Но особенно обгорели немецкий рыцарь и безногий старик, которого он вытащил из дымящегося дома.

И тут перед Довмонтом возник Убайд:

— О страдальцах не думай, князь, мы с учителем поможем им.

— Я помочь, помочь, — согласно закивал старик Ибн Хафиз.

— Кто такие? — удивился псковский воевода.

— Лекари, у рыцарей отбили. Говорят, у себя в стране знаменитые люди, — объяснил дядька Лука.

Ибн Хафиз снял с ослика, который послушно стоял рядом, свой большой соломенный плетёный кузов, раскрыл его, расстелил на земле кусок ткани и, приговаривая что-то под нос на своём языке, выставил несколько глиняных горшочков, покрытых цветной эмалью.

Убайд, со своей разбойничьей рожей, тоже склонился над горшочками, о чём-то спрашивал учителя, тот ему отвечал. А потом Убайд принялся обходить всех обгоревших, что сидели у реки, слегка постанывая. Осторожно касаясь пальцами, он принялся наносить им мази на раны.

С этими мазями разбойничья рожа подошёл и к князю. У Довмонта тоже было слегка обожжено плечо: упал сверху горящий кусок дерева, взметнувшийся к небу вместе с пламенем. И когда Убайд коснулся пальцами его раны, Довмонт ощутил приятную свежесть, а на лице ученика знаменитого лекаря была такая нежность, какая бывает лишь у матери, баюкающей младенца.

— Беда, совсем беда, — показал он Довмонту на рыцаря-немца, который сидел, полуприкрыв глаза, в забытьи, — такой сильно обгорелый не живёт. Другие живут, и безногий живёт, а рыцаря к себе зовёт его Бог. Но мы будем стараться.

— Всё в руках Божиих, — подтвердил воевода слова иноверца.

Посадник Борис отдал прежний свой дом старшему сыну, а сам переселился в новые хоромы, недавно выстроенные. Как все улицы и дворы во Пскове, посадников двор тоже был замощён, и в дальних углах дерево ещё не потеряло свежести.

Главная часть города располагалась на мысе между реками Великой и Пековой. Там стояли хоромы псковских бояр, пустующий княжий терем. Вблизи высилась каменная стена крома-кремля. За боярскими хоромами было знаменитое место — торг. А дальше, до Усохи — старинного русла реки Псковы, — дома посадских людей.

Смыв сажу и переодевшись в новое, Довмонт с дядькой Лукой и знатными своими дворянами проехали по наплавному мосту, под которым плескались воды, поднялись по высокому берегу и вошли в городские ворота с двумя сторожевыми башнями по бокам. Это была деревянная стена, она охраняла старинную часть посада. Довмонта сопровождал воевода с псковскими боярами. На них глазели псковские жители: не каждый день просят у города убежища литовские князья со своим родом. Так они и приблизились к посадниковым хоромам.

Степенной посадник Гаврило Лубинич вышел встречать их к воротам, слуги приняли коней, а он сам повёл гостей в летний дом к застолью.

Едва они взглянули друг на друга — как сразу друг другу и понравились.

— Что, князь, — улыбаясь, пошутил посадник, когда удобно рассадил почётных гостей по лавкам, — ещё и в город не въехал, а уже помощь подал? Помощь твоя нам понадобится, и скоро, только об этом поговорим поутру, а сейчас отдыхайте после дальней дороги.

Было видно, что хозяин старался ублажить гостей яствами. Возвышался здесь и жареный лебедь на подносе, чудесно убранный перьями, словно живой, и молочные поросята, принесённые слугами прямо с вертелами, на которых они запекались, и кой-какие заморские кушанья, которые Довмонт пробовал впервые.

Довмонт с удовольствием оглядывал добротный новый дом, крепкие широкие лавки с узорами по бокам, выбеленную скатерть с красными цветистыми узорами. И так ему захотелось домашнего уюта — того, что устраивали они в своих хоромах вдвоём с его девочкой, с его красавицей Анной.