Довмонтов меч

Но ханские полки он уже отпустил, а без них до Пскова было бы ему не дойти — Довмонт не допустил бы его до города.

Обоим — зятю и тестю, сидящим во Пскове, — оставалось лишь вспоминать славные дни общей победы под Раковором. Окончательно погибла живая нить единства Руси, и установится ли когда новая, никто не знал. Князь Довмонт готовил вместе с посадниками к обороне город. Как и любое крупное дело, решение это принял сначала боярский совет, потом подтвердило вече. Князь Димитрий, узнав, что полки хана покидают Суздальские земли, приготовился ехать в Переяславль. За эти недели он сильно сдал.

— Что тебе это княжение — ни почести, ни радости, одно горе, — убеждала его дочь. — Оставь дяде, пусть ему властвует. Он ведь не знает, что значит каждый год собирать дань для Орды, когда всё разорено. Живи тут, с нами.

— Но я должен доказать. Я докажу ему, — загорался постаревший князь, — отец мой всё равно был прав. Бог не в силе, он — в Правде, в законе.

— Твоё доказательство сегодня никто не услышит, зачем оно ему, твоё доказательство, — настаивала дочь.

Этот-то спор нечаянно услышал инок Кирилл, принёсший для князя переписанное в обители Пятикнижие. Разговор был не для его ушей, и он предпочёл тихо удалиться, однако в который уж раз задал себе вопрос, обсуждавшийся и с покойным заезжим учёным человеком Ибн Хафизом: отчего Господу так неугодно, чтобы люди учились на своих ошибках? Почему печальный опыт свой человек повторяет снова и снова, ничему не учась?

Князь Димитрий, не послушав уговоров дочери и зятя, поехал в дорогой сердцу Переяславль, но был перехвачен Андреем у Торжка.

Наконец-то братья могли наговориться вдоволь. А то прежде раздосадованный Димитрий всегда обрывал спор, ссылаясь на неотложное дело. Теперь у него никаких дел не будет. Димитрию удалось уйти в Тверь. Там юный князь Михаил Тверской принял его со всею честью. А митрополит Андрей, бывший светлый юноша, призвал в город и князя Андрея. Но снова ушёл от разговора князь Димитрий. Предчувствуя близкую смерть, он постригся в иноки, тем отказавшись от любых притязаний на светскую суету. Когда князь Андрей вошёл, чтобы докончить с ним спор жизни, старший брат был уже бездыханен.

Их спор решился сам по себе. Отныне князь Андрей, согласно установленному предками лествичному праву и Правде, был признан великим князем. Отстаиванию этой Правды он и посвятил последние десять лет жизни и бесславного своего правления.

Но Довмонт признал его право сразу — теперь оно было законно.

С обозом из Новгорода прибыл во Псков молодой человек, по виду басурманин, едва говорящий по-русски. В Завеличье, в немецкой слободе у бывшего дома бездетных хозяев, который давно был покинут ими и продан, он спрашивал какого-то Абу Али Ибрахима ибн Хафиз ибн Хасан ибн Абдаллах Бухари. Столь долго произносимое имя никто из прохожих разобрать не мог, и басурманский гость долго искал бы нужного человека, если бы не наткнулся на инока Кирилла. Инок Кирилл, благообразный старец с большою седой бородой, по-прежнему был преисполнен добро любил и интереса к непознанному.

Разобрав в неродной речи знакомые звуки, он осведомился, не старого ли учёного из Бухары Ибн Хафиза разыскивает уважаемый молодой гость. Гость радостно и согласно закивал.

В это время в немецкой слободе жило уже немало приезжих басурман — купцов из южных земель. Можно было зайти в дом к любому из них, потому как в православную обитель иноверцу вход был закрыт. Но те гости прибыли после кончины учёного Ибн Хафиза и мало о нём знали. Инок предпочёл повести гостя в немецкую корчму, место, правда, тоже не очень-то угодное Господу, особенно во время поста. Но с возрастом инок Кирилл стал всё более прощать земные грехи — другим и себе. Уж если сам Господь нарушал субботнюю заповедь ради важного дела, то почему бы и рабу Божию однажды не совершить похожее ради просвещения ума и помощи странствующему. Ведь именно здесь, в корчме, соединялись все языки и все веры.

Корчмарь понимал, что только неотложный разговор мог привести к нему духовное лицо в начале Великого поста, и указал им на тихий угол, где они сели за дощатый, потемневший от времени стол.

Инок рассказал о последних днях старика Ибн Хафиза, сообщил, что с разрешения игумена хранит все книги в библиотеке обители, и хотя две из них погрызли мыши, остальные — в целости и сохранности. Он даже сказал, что пытался переписывать, а точнее, перерисовывать недописанную книгу старца, ибо знал, что она полна наблюдений за жизнью их города. Однако знакам чужой грамоты он так и не успел научиться и бросил это занятие, чтобы своим невежеством не замутить смысл написанного.

Молодой человек весьма оживился, услышав о недописанной книге, и сказал, что он будет счастлив, если Аллах позволит ему эту книгу продолжить. Ещё он сказал, что другие книги Ибн Хафиза у него на родине читают, переписывают и хранят у себя в домах многие образованные люди. А в одной из последних книг есть имя его постоянного молодого собеседника — инока Кирилла. И что на родине учёного будут рады прочесть о том, что собеседник великого Ибн Хафиза жив, здоров и по-прежнему живёт в далёком русском городе.

Инок Кирилл помог найти молодому гостю временное пристанище и отправился в обитель, чтобы подготовить бережно сохранённые им книги учёного старика.

Это был день 3 марта 1299 года. И никто не знал, что, когда он закончится, во Пскове вновь начнутся события тревожные и печальные.

Тридцать лет и три года княжил на Псковской земле литвин Довмонт. Никогда тут такого не знали: за всю долгую жизнь города ни один князь не правил во Пскове столь долго и, что важно, ко всеобщему удовольствию граждан.

В Пскове, в окрестных селениях только что отгуляли Масляную. Досыта наелись блинов из привозной гречневой муки. Дети на снежных, слегка подтаявших улицах, несмотря на начало Великого поста, продолжали водить хороводы.

Десятилетия покоя и мира заставляют забыть о страхах земных и злокозненных врагах. Более двадцати лет на Псков ни разу никто не нападал! Такого не было в тот скорбный век ни с одним другим русским городом. Потому и проглядели тайный, лисий подход врага.

Всё те же ливонские рыцари, сняв дозоры, которые выставлял Довмонт на границах Псковской земли, а дозоры те состояли из парней, ни разу не воевавших, быстро и незаметно подкрались к городу и в полночь стали грабить посады.

В ту ночь инок Кирилл при тусклом свете лампады, стоящей у иконы Пресвятой Богородицы, долго перебирал книги учёного человека Ибн Хафиза. Он трогал пергаментные листы и навсегда прощался с ними.

Инок так и не прочитал сам ни одной строки, помнил лишь то, что вычитывал из них ему Ибн Хафиз, но тайно надеялся на чудо: вот он однажды помолится и Господь озарит его необычайной ясностью ума, так что все письмена агарянские и прочие станут ему понятны. Снизошёл же на простых рыбаков и мытарей, учеников Христовых, Дух Святой, и заговорили они на языках всего мира. Мечтать так было ой как нельзя, инок лишь иногда давал себе волю помечтать, а потом ночью же и отмаливал этот грех.

Ещё и потому ему было скорбно расставаться с книгами Ибн Хафиза, что считал он его имущество почти своим. Старик, умирая, не оставил никакой духовной, хотя у них, у басурман, завещания тоже пишут. Инок и считал, что за книгами этими никто уж и не придёт — кому вздумается искать мёртвого безвестного врачевателя из Бухары, которая находится, можно сказать, на другом краю мира? Но вздумалось. И оказался он не безвестным, а очень даже известным. Другой бы скрыл от приезжего юноши, не сказал хотя бы про книги, но такого у инока не было в голове. А если бы и было, слишком он уважал учёного человека, чтобы решиться на обман.

Распростившись навсегда с книгами, инок Кирилл вышел на воздух — он любил среди ночи смотреть на небесные светила. Тут-то он и услышал неслаженный топот многих ног, а услышав, мгновенно понял, что это за топот, бросился к звоннице и забил в набат. Из келий один за другим повылезали монахи. Сначала кое-кто подумал, не пожар ли, но скоро все они расхватали колья, и одни побежали к воротам, другие в храм, в ризницу, чтобы успеть спрятать всё, что есть ценного, от воровских рук.