Довмонтов меч

Тот, которому он сунул кулак глубоко в живот, в печень, продолжал сидеть на траве, нелепо суча ногами, юркий, укушенный конём в плечо, тоже только визжал, оставались двое: накидывавший петлю и другой — с рыжими волосами на груди, торчащими из-под рваной рубахи.

«Уж с ними-то справлюсь!» — подумал князь и пошёл на рыжегрудого.

Только теперь он вспомнил про меч, быстро подобрал его, а рыжегрудый, зажав нож, пригнувшись и ловя каждое его движение, начал отступать.

Довмонт быстро достал его мечом, снова развернулся, ударил и по другому разбойнику — как раз он накидывал на князя удавку. На мгновение он увидел девицу, которая, не послушав его, прикрыв срам ладонями, продолжала идти к берегу по отмели — гибкая полногрудая красавица. И в этот миг ощутил яркую вспышку, словно солнце вспыхнуло у него в голове, а потом что-то большое и чёрное навалилось на него, и князь упал на траву, ударенный толстенной дубиной по голове.

Он открыл глаза и увидел над собою низкую крышу из еловых лап. Посмотрел вниз — под ним на земле подстилка из сухой травы. Через узкий проход видна была поляна, берёза, кусочек неба. Где-то неподалёку заржала лошадь.

— Вот и очнулся, боярин! — Голос был девичий, звонкий, весёлый.

«Да я вроде как и не боярин, — подумал Довмонт. — Тогда кто же я? — Он напряг голову, внутри её сразу появилась тупая боль. Но всё же вспомнил: — Князь я, вот кто!»

— Ты не напрягайся, полежи ещё хоть денёк, тебе сейчас напрягаться нельзя, — сказала заботливо девица.

Довмонт слегка повернул голову и увидел наконец её. Она сидела на сухой траве у задней стенки шалаша и снова засмеялась:

— Тут, тут я.

«Ты-то — да, но я почему тоже тут?» — хотел спросить он, однако почувствовал, как навалилась тупая дремота, и закрыл глаза.

Он очнулся снова среди ночи, в узкий проем увидел чёрное небо с несколькими яркими звёздами и почувствовал, как прибывает в теле сила.

— Что, боярин, понял, как на девиц заглядываться? — спросил его тот же звонкий, весёлый голос. — Вернёшься, жена и спросит, где был, что ответишь?

— Не спросит, — глухо сказал Довмонт. — Жена моя давно уж убита.

— Убита?! — испуганно переспросила девица. — Ох, бедный ты мой. У меня матушку с батюшкой в полон увели, у тебя — жена. Разве так по-божески? Я и за тебя боялась: думала, а ну как не отойдёшь?

— Скажи, что разбойники? Почему тут хоронимся?

— Разбойников четверых ты сам на траве разложил, пятого — я, грех на душу взяла и твоим мечом рубанула. Их ещё твой конь потоптал. Хороший конь: пока я на него тебя взваливала, стоял смирно, даже подгибал ноги, а ты тяжёлый, боярин, еле забросила. — Девица снова засмеялась.

— Почему в селение не отвезла? — удивился князь.

— В селение, — пропела девица, слегка передразнивая его, — тоже скажешь. А ежели ещё разбойники придут? Мы с гобой друг дружку спасали, так уж до конца. А про этот схорон знаю одна я. Мы с матушкой и батюшкой всегда тут прятались от рыцарей. Не были б они тогда на поле! Через топь не дойти сюда никому, одна я и знаю путь.

— Ты что же, сидела так весь день возле меня да смотрела?

— А и смотрела, так что? — смутилась девица. — На доброго молодца и посмотреть не грех. Ещё твою голову заговаривала. У нас в селении все знают заговоры. — И девица возложила тёплую ладонь ему на лоб. — Так держу и нашёптываю.

Довмонт полежал немного спокойно, ощущая приятное тепло от девичьей ладони, потом приподнялся. Попробовал нащупать свой меч, но его не было.

— Полежи ещё, — девица мягко положила тёплую свою ладонь ему на плечо, — всё твоё тут: и меч, и конь, слышишь, топчется. Да и я тоже рядом прилягу — смотрю, ты отошёл.

Утром, когда солнце уже поднялось довольно высоко, девица провела его и коня через топь, показала, в какой стороне селение.

Князь пригнулся, девица поднялась на цыпочки, он крепко поцеловал её в губы и поехал отыскивать своих дружинников.

Уже подъезжая к селению, Довмонт легко дотронулся до затылка и сразу нащупал затвердевшую корку.

Он посмотрел вдаль и увидел, что через поле в другую сторону мчатся его дружинники.

— А мы собрались в Псков — всю дружину поднять! — возбуждённо, радостно рассказывал Василий, после того как, услышав зов, повернул всех к князю. — Ох и приладили же тебя! — И он испуганно взглянул на княжеский затылок. — Выручил кто или сам управился?

— Выручил, — неопределённо сказал князь. Не говорить же, что спасла его обычная девица. Однако недели две спустя, когда князь уже вернулся во Псков, его потянуло на те места. И, взяв несколько десятков дружинников, он отправился проверить, все ли разбойники переловлены. В селении, выставив дозорных, дружина остановилась переночевать. Сам же князь ночевал в ветхой избушке с земляным полом — у девицы.

Разбойники в округе перевелись. Может быть, оттого, что князь стал часто навещать то селение.

Вдова Лукаса Анастасия родила мальчика. Скоро мальчика окрестили, назвав его Лукой в честь отца. Крёстным отцом согласился быть сам князь. Крёстной же матерью — вдова воеводы. Это было первое крещение в новом храме, который построил Довмонт-Тимофей в честь небесного своего покровителя Тимофея Газского. Храм стоял в Довмонтовом городе — так прозвали псковичи к тому времени всё, что находилось между двух стен — древней и новой, построенной князем. Едва храм освятили, ещё иконостас не полностью был готов, как уже и крестили нового человека Луку, в правом его приделе.

Довмонт дал вдове серебра, чтоб она не жила в бедности и растила мальчика добрым воином.

Сам же он едва гасил завистливый взгляд при виде отцов, идущих в храм с малыми детьми.

— Жениться тебе надобно, князь, вот что, — сказал однажды старый друг, отец воеводы Лубка, перехватив очередной завистливый взгляд.

Они оба как раз возвращались из храма.

— Ты прости, что я прямо это тебе бухнул, да только не мог иначе. Скажи только слово, мы и невесту тебе найдём по достоинству, и сами сосватаем... Невозможно глядеть, князь, на твои муки.

— Где ж найти по достоинству? — Не думал Довмонт, что и об этом зайдёт когда-нибудь разговор.

— Сколько жить бобылём! — продолжал бывший посадник. А скажешь, так и найдём. Русь велика, невест в ней богато.

Та боль душевная, которую он нёс с собою, когда шёл сюда, давно уж притихла. Князь и сам иногда подумывал о женитьбе. Да только не представлял, с какого конца за это взяться.

— Что ж ты, князь, меня обманул! — сказала ему девица укоризненно, когда он в первый раз навестил её. — Или боялся, думал, посчитаю себя недостойной княжеской любви? Для боярина ещё сойду, а для князя — нужна королевна? Или не так? Только в любви не мерят знатность. Ольга, когда выходила замуж, была простой лодочницей, а стала великой княгиней. Она тут неподалёку жила.

Так она ему говорила, и он был с нею согласен. При чём тут богатства, княжье достоинство, когда любишь? Разве Бог пускает в рай за достоинство?

Уже прошло года два, как он ездил к ней постоянно, и те, что знали, делали вид, будто не ведают, а кто лишь догадывался — те обсуждали княжью прихоть за его спиной, да так тихо, что он никогда бы и не заметил.

И всё же легко говорить, да трудно жить. Когда снимал он у неё свои красные из тонкой замши сапожки, расшитые золотом, и ставил рядом с её разношенными мокроступами, когда оставался в своей рубахе тончайшего льна, привезённой откуда-то от агарян, а рядом была её рубашка, домотканая, домошитая. Уж как старалась девица, когда её вышивала, но и вышивка та была убога рядом с княжеским золотым шитьём. Вот и все их разговоры. И лишь когда они оставались только в нательных крестах, тогда и не лезла в глаза разница.

Князь сразу решил её одарить. Привёз и сапожки и платье, даже панёву, какую только боярышни надевали. Девица всё расхвалила, однако отодвинула в сторону.