Довмонтов меч

Дядя дал ему важное поручение — провести по рекам штурмовые орудия. И он с честью исполнил: охрана, состоящая из отличных пловцов, его выдумка. Кто виноват, что потом те же орудия так бездарно сторожили на суше.

Зигфрид и в схватках несколько раз успел отличиться — зарубил уже двух псковских ратников.

— Если каждый наш воин убьёт хотя бы одного псковитянина, — рассуждал дядя, когда они оставались вдвоём, — города больше не будет. А мы покроем себя неувядаемой славой.

Однако город продолжал держаться, и некоторым из знатных рыцарей возня с его стенами уже наскучила. Тем более что полу варварский князь сумел изрубить несколько знаменитых воинов.

О коварстве и злобе кровожадного князя рассказывали легенды. Говорили, что он питается мясом христианских младенцев и юных дам, что меч ему заколдовал знаменитый волшебник.

Зигфрид слушал эти россказни с мрачной улыбкой. Уж он-то, дважды столкнувшийся с князем, знал его лучше многих.

В эту страшную ночь последнего штурма он заступил свою смену, чтобы охранять шатёр своего дяди. Ничто не предвещало никаких неожиданностей. Озарённые лишь светом костров, рыцари привычно гнали воинов из эстов, латов и прочих на штурм крепостной стены, сами лезли по лестницам. Это стало столь привычным, что казалось, только так и должна проходить жизнь.

Дядя уверял, что ещё день-два и город падёт, что силы защитников-варваров слабеют, все они уже изранены, плохо спят.

— Немного терпения, и князь сам, с низким поклоном, откроет перед нами городские ворота.

Зигфрид даже задремал слегка, и когда внезапно, словно из-под земли, перед ним появился князь, он с улыбкой подумал о странностях человеческих сновидений.

Однако сновидение было вооружено и нанесло ему несколько настоящих ударов. А потом он снова подвергся унижению со стороны князя: его новый меч был выбит из рук, сам он связан, в рот же ему запихнули кусок отвратительно грязной ткани.

Вся жуткая сцена убийства любимого дяди прошла у него на глазах. Но что он мог сделать — только крутить головой и, задыхаясь, таращить глаза. Потом же, когда разрезали его путы, он схватил чей-то меч и бросился в гущу сражения, ибо осаждённые распахнули ворота и бросились всей гурьбой на выручку своего варвара князя.

По-видимому, у них заело механизм, запирающий крепость. И когда они, сжатые со всех сторон отважными рыцарями, отступили назад, ворота так и не запахнулись. Счастливый Зигфрид в первых рядах штурмующих прорвался в крепость.

Бедный дядя! Неужели Бог рассудил ему погибнуть всего лишь за несколько мгновений до падения крепости?!

Нужны ли были все эти дни и ночи бесконечного штурма, когда вот же — провидение само сделало им подарок: доступ в крепость открыт и сотни рыцарей свободно могут войти в неё для того, чтобы навсегда уничтожить и саму память о крепости, и её так трудно произносимое славянское название.

Чувство уверенности в победе переполняло душу Зигфрида. Но в этот момент ворота захлопнулись, и небольшая горстка рыцарей из нападавших сразу превратилась в обороняющихся. Теперь только безумец или самоубийца стал бы продолжать схватку.

По приказу князя рыцари побросали оружие. Бросил свой меч и племянник магистра.

— Никогда не видел столь невезучих людей, как вы, — сказал ему варварский князь по-немецки, когда его, снова обезоруженного и связанного, повели в подвал.

Эта мысль — набрать заложников — пришла князю в последний момент, и он успел дать команду захлопнуть ворота не сразу.

Там, возле шатра магистра, осталось немало его дружинников. Да и по другим местам на земле лежат раненые псковичи. Прежде он не мог набирать в полон рыцарей — самим-то негде повернуться. Но теперь, предчувствуя, что битва заканчивается, можно было подумать и о полоне.

Теперь оставалось дождаться конца ночи, чтобы понять, что решили рыцари.

Видимо, в стане врага начались споры. Едва рассвело, несколько рыцарских отрядов во главе с предводителями двинулись к хлипкому наплавному мосту, перешли в Завеличье и скрылись из глаз. На их место пришли было другие. Но и они побыли здесь недолго. Нового штурма не начинали.

Поспи, князь, поспи, — уговаривали его посадник и воевода, — и так то, что ты сделал ночью, свыше сил человеческих.

— Уйдут — высплюсь, — отговаривался князь. Где-то, ещё, вероятно, в схватке у шатра, ему поранили голову. Шлем был слегка пробит, кровь на затылке запеклась. Но он не помнил, в какой момент боя это случилось.

Ибн Хафиз чем-то посыпал пораненное место, перевязал белой тряпицей. Весь первый этаж хором был занят ранеными. Одни в забытьи беспокойно стонали, другие, сидя прямо на полу, с завязанными по плечо руками, с перевязанным туловищем, перешучивались с Убайдом. К старому Ибн Хафизу они относились с молчаливым почтением. Врачевателям помогала княгиня Евпраксия.

Не успел Довмонт выйти из хором, как его позвали на башню.

К наплавному мосту несли на носилках окружённого плотной охраной магистра. Значит, он не убит, лишь ранен. Следом перенесли и шатёр. Теперь снова, как в первые дни, шатёр стоял посреди Завеличья. Но, и это особенно всех возрадовало, отряды рыцарей тоже один за другим стали уходить за реку.

— А не конец ли осаде? — счастливо спросил воевода Давид Якунович.

— Поглядим, что завтра нам скажет. — Князю так хотелось тоже счастливо улыбаться, но, пока войско рыцарей стояло за рекой, не рано ли было радоваться победе?

Но сказало даже не завтра, а ночь. Среди ночи Довмонта внезапно позвали на башню.

В центре вражьего войска происходила какая-то замятия, смута. Словно одно войско дралось с другим.

— Делаем вылазку! — приказал Довмонт. Хотя новгородцами те, что дрались в центре лагеря, быть не могли, но выйти им на подмогу полезно. Только бы не было это вражеской хитростью.

— Далеко от ворот не отходим!

Довмонт с дружинниками налетел на тех, что были поблизости. Те, обороняясь, стали пятиться, потом расступились.

И вдруг через них навстречу Довмонту бросились парни в рваных рубахах, босые, в синяках, израненные!

— Да вы никак из полона! — поразился князь. Но ещё больше он удивился, когда увидел того, кто пленённых привёл: — Лубок! Ты живой! Отец твой чуть панихиду не отстоял по тебе!

Когда беглые из полона зашли в крепость, воины Довмонта приготовились, как обычно, отступать, обороняя ворота, но на них никто не стал наседать. Отбили вылазку и тем уже рады, что живы.

Сразу, едва вошли в крепость, подняли посадника. Он встал, моргая покрасневшими глазами и не понимая, зачем его, едва только прилёгшего, растолкали. Тогда поставили перед ним Лубка.

Знаешь, князь, что я подумал, — сказал он утром Довмонту, — другого такого подарка мне не было и уж не будет!

Весь день рыцарское воинство переходило по мокрым, скользким брёвнам наплавного моста на другой берег. К счастью, пошёл дождь, он сохранил дома посада от огня. Иначе могли бы пожечь.

Некоторые из посадских даже запросили князя выпустить их за ворота, чтобы посмотреть, что осталось во дворах.

— Выпусти их, князь, что им теперь тут, а там — всё имущество.

Только недолго гуляли посадские. Скоро вернулись, потерянные.

— Всё унесли с собой Божии дворяне. Лапти были — и те унесли. И горшки, и упряжь конскую.

Да это было видно и по тому, сколь нагруженным воинство переходило по мосту.

— И скотинки никакой не оставили. Одни только косточки по двору валяются.

Вечером воинство по-прежнему стояло на том берегу, — возможно, ждало слова магистра.

На ночь, как и прежде, Довмонт поставил дозорных. Как знать, а вдруг всё это хитрость, чтобы захватить врасплох.

Но утром, вскоре после рассвета, разглядели вдали ещё одно войско.

— Новгородцы идут! — уверенно сказал посадник, даже не став ждать их приближения, чтоб разглядеть точно. — Больше, кроме них, некому. Уж и не знаю, то ли кланяться им, то ли горькими клясть словами.