Довмонтов меч

Вот оно, где столкнулась одна хитрость с другой.

— Назад! Назад! — кричал князь. И горнист рядом с ним трубил сигнал за сигналом. Хорошо, на пути рыцарей встала сотня ратников. Да воевода со стены разглядел, понял, в какую западню угодил князь, и выставил у ворот вторую сотню.

А могло бы случиться иначе: растеряйся, захлопни ворота, подними мост — лежать бы всей княжеской дружине изрубленной. Довмонт, пробившись к воротам, звал и звал своих воинов. Рыцари напирали на них, и с трудом удавалось удерживать их натиск, пока все псковичи ушли назад.

Ратники успели-таки поджечь кучу из лестниц. Но и это оказалось напрасным. Высокое колышущееся пламя осветило ров и стену, в свете его Довмонт понял, что магистр приказал немедленно начать штурм. Рыцари, оказывается, не дремали. Пока во время штурма одни таскали лестницы, вновь и вновь их ставили, другие в лесу ладили новые.

Теперь, когда конные расступились, из-за их спин выбежали пешие с лестницами в руках. Они были длиннее, и карабкаться по ним было проще. Опрокидывались же лестницы с трудом. Довмонтовы дружинники оставили коней и поднялись на стены. Посадник приказал бить в набат, чтобы звать жителей на защиту города.

Снова повторялось то, что уже было днём. Один за другим карабкались наверх воины магистра. Их сбрасывали вниз, но на смену им поднимались другие. Дружинников Довмонта сменили разбуженные ратники, горожане. Прямо на стене кто-то разжёг костёр, нагрел в большом горшке смолу и опрокинул её на воинов, копошащихся внизу. Там закричали от боли, на время прекратили штурм. Но скоро поблизости стояла новая лестница, и другие воины карабкались на стену.

На небе из-за туч появилась большая луна. В бледном свете её Довмонт увидел всё застенье. И повсюду сновали, суетились воины магистра.

Наконец и это наступление прервалось. Уже наученные, ратники схлынули со стен, но в этот раз из луков стены никто и не обстреливал.

— Я всё думаю, князь, — сказал посадник, когда они сошлись после штурма в башне, — где наши новгородцы? Не могут они не прийти.

Но не было новгородцев и на четвёртый день. А штурм повторился утром, потом ближе к вечеру, потом снова ночью. У магистра людей было много. Пока спали одни, нападали на стены другие. А Довмонт даже вылазку не мог устроить. Надо было дать роздых и дружинникам, и ратникам.

На пятый день магистр перенёс свой шатёр из Завеличья в застенье. Он не захотел вселяться в чьи-нибудь опустевшие хоромы. А возможно, хоромы так успели загадить его воины, что магистру и вселяться было некуда.

Довмонт давно, затаясь, ждал этого и молил Бога, чтобы такое случилось. Теперь оставалось стоять на крепостной башне и дожидаться своего момента. Он знал, что такой момент обязательно наступит.

Инок Кирилл постоянно навещал раненых воинов, помогал обихаживать их. Дай не один он был такой в хоромах Довмонта. Андрей, а в миру Пётр, принявший при постриге имя брата, как и обещал старый Ибн Хафиз, не прерывал своего сна. Лишь свежую влагу подносил инок к его губам и вливал понемногу внутрь тела из глиняного сосуда.

Рана его на спине, почти такая, как у убиенного брата, стала к третьему дню медленно исчезать.

— Более держать во сне его не могу, — сказал Ибн Хафиз на четвёртый день.

Инок Кирилл пришёл в назначенный час пробуждения юноши. Он сел рядом с ним на дубовом полу и, когда тот открыл глаза, ласково, словно с ребёнком, заговорил:

— Вот и проснулся, Андреюшко! А хочешь, можешь ещё поспать, только своим сном.

Светлый юноша снова смежил веки и некоторое время был в полудрёме. За эти три полных дня сделался он бледен, худ, словно после смертельной болезни. Да она и так была у него, эта смертельная болезнь.

Когда же юноша решил подняться, чтобы выйти из хором на свет Божий, иноку пришлось поддержать его, ибо шатало юношу, как травинку.

Они не разговаривали о гибели брата. Юноша не спрашивал, инок Кирилл не напоминал. Лишь спустя время увидел он юношу плачущим и молящимся на коленях у братовой могилки.

Три следующих дня магистр штурмовал стены беспрерывно. Ломались одни лестницы — вместо них сразу приносили новые. По-прежнему людей у магистра хватало.

Защитники же шатались от усталости. Стены отстаивали уже все. Довмонт с удивлением обнаружил однажды княгиню Евпраксию, свою тётку. Она азартно швыряла камни в нападавших. Рядом, выкрикивая текст из Священного писания, бился за город инок Кирилл. Но особенно Довмонт удивился, когда во время вылазки к нему из-за частокола выскочил боярский сын, человек-ворон, поселившийся в дупле липы. В руках он держал здоровенный кол. Был он ещё более обросшим, диким. Князь только потому его и узнал.

— Ты тут откуда?

— Позволь, князь, крепость оборонить, не могу в дупле отсиживаться. Мне голос был, он и послал к тебе.

— Ежели голос, беги к воротам.

Но человек-ворон тут же испытал свой кол на голове пешего воина, который думал убежать от Довмонта. Потом вдвоём они одолели и конника.

— Я уж третий день тут отсиживаюсь. В поленнице угнездился, но ежели какой враг мимо — жалую его колом, всё думаю, может, магистра к моему гнезду принесёт, — похвастался ворон, — я бы его ублажил. Только магистр ночью спит, штурм идёт сам собой, а он спит в шатре.

— Ты точно знаешь — он ночью в шатре? Не ошибся?

— Я тут которую ночь коротаю.

Довмонт специально и устроил вылазку, чтобы посмотреть, сколько стражи у шатра магистра да что он делает по ночам. Увидев сотню окруживших шатёр воинов, князь повернул назад. Вылазку эту он сделал сразу после очередного захлебнувшегося штурма. Она была неожиданной для рыцарей, и Довмонт с сотней дружинников легко пробился назад.

Помощь от Новгорода так и не появилась, и князь понял, что момент настал.

— Простимся на всякий случай, — сказал князь посаднику, — сегодня ночью пойду в гости к магистру. Ежели я его не убью, значит, меня убили. Беру полсотни своих дружинников, больше мне и не надо.

— Не спеши, князь, — взмолился посадник, — прошу тебя, подумай. Без тебя мы пропали.

— Вы и со мной пропадёте. Нам не выстоять против такой силищи. Если магистра не убью, пропадём.

— Ты скажи, что задумал.

— Не могу, то мой секрет. А только скажи воеводе, чтоб во время ночного штурма, если услышит какой шум у шатра магистра, пусть приготовится мне ворота открыть. Дружина пускай их удерживает, без факелов придём, они меня и так узнают. А ежели Бог не даст вернуться, скажи, чтоб берег дружину. Другой такой не будет.

— Прошу тебя, подумал бы, прежде чем чудовищу в пасть...

О том же предупреждён был и Василий. В одной из недавних схваток его сильно поранили, и левой рукою он с трудом ворочал. Но кто из них не был поранен за эти дни!

— Построишь дружину у ворот. Всех, кто будет. Сам стой на стене, в драку не ввязывайся. Смотри. Увидишь сумятицу у шатра — мы дошли. Тогда открывайте ворота. Мы будем без факелов, но вы нас узнаете.

Чего у него не было и что стало в этом городе? Выстроил он себе хоромы, но они стоят пустые. Князю в них чересчур просторно. Пришёл он сюда пустым и уходит таким же. Но только тогда душа была полна отчаяния, а теперь успокоилась. Да недолог был покой. А ещё — не был он тогда, когда входил сюда, ни к чему привязан, теперь же в душе его незаметно поселился этот город. Да тоже, так получается, ненадолго.

Он зашёл в храм. Здесь было тихо, спокойно. Князь не успел достроить новый храм в честь своего небесного покровителя Тимофея Газского. Успеет ли теперь?

Ночью, когда начался очередной штурм, князь тихо провёл в хоромы полсотни самых верных своих дружинников, которые где только не были вместе с ним. Они спустились в подвал, а из подвала — в узкий подземный ход.

Когда копали его, сам над собой посмеивался, думал, что блажь это — подземные ходы. Теперь же неожиданно и ход понадобился. Ход был неширок, князь шёл по нему первым, пригнувшись, сузив плечи. В тихом подземном сумраке слышалось только шипение факелов, громкое дыхание да неровный топот шагов. Когда показался кусок неба со звёздами, факелы потушили.