Страница 41 из 43
Выехала утром 21 августа — на коне верхом, по-мужски, как обычно — в кожаных штанах, сапогах и куртке, но на голове её вместо папахи развевалась белая женская накидка, закреплённая золотой диадемой с крупным бриллиантом в центре (это был подарок княгини Ольги, сделанный ею на прощанье). По бокам скакали пятьдесят гридей, а специально взятый проводник из числа местных жителей помогал не сбиться с дороги. «Вот он, главный день в моей жизни, — думала аланка. — Ради настоящего мига вынесла все невзгоды, рабство и изгнание, потеряла всех моих детей. Да, не ради мести Иосифу, но во имя Родины! Месть мелка и позорна, и она была только побуждением; прежде остального — Отечество, слава его и освобождение!» Двигались по горным тропинкам, кое-где вброд, а кое-где вплавь — без задержек пересекли четыре реки. И уже во второй половине дня, ближе к вечеру, различили в живописном ущелье, утопающем в зелени и в клубах речного тумана, купола и стены восхитительного Магаса. Видимо, со смотровой башни их отряд был тоже замечен, потому что вскоре из ворот появилась не менее внушительная вооружённая группа — человек в семьдесят — и направилась навстречу подозрительным визитёрам. Встали друг против друга, не предпринимая никаких действий. Командир алан после небольшой паузы крикнул по-хазарски:
— Кто вы такие и зачем прибыли?
А Ирина ему ответила по-алански:
— Перед вами — дочка Негулая-Моисея и сестра Димидира-Самсона, бывшая царица Хазарии, Ирма-Ирина. Послана к его величеству керкундеджу от лица русского кагана Святослава, что стоит многотысячным войском в двадцати верстах от Магаса, в устье Теберды. В нынешнем походе он себе подчинил камских булгар и буртасов, разгромил Итиль, Семендер и Беленджер. И готов заключить мир с Аланией на условиях общей выгоды. Если же Самсон не захочет переговоров и не примет нас, как положено, грянет бой, и никто тогда не спасёт нашу землю от набега завоевателей. Так и передайте его величеству.
Выслушав это сообщение, командир алан что-то приказал одному из своих приближённых; тот отъехал от общей группы, подстегнул коня и стремглав понёсся к воротам города. А пока обе стороны ждали высочайшего волеизъявления, командир алан вновь заговорил, покорившись своему любопытству:
— Верно ли, что погиб хазарский каган, а Иосиф бежал за морс?
— Верно, — подтвердила бывшая жена каган-бека.
— Получается, что Алания больше не должна платить Хазарии дань, поставлять ей воинов?
— Получается, так.
— Но теперь, если Святослав завоюет нас, то Алания сделается данницей Руси?
— Если завоюет, то да. Если керкундедж пойдёт на его условия, наша Родина отделается крупным выкупом, но останется независимой.
Собеседник её согласился:
— Да, действительно: есть над чем подумать...
Вскоре возвратился гонец. Выслушав его, командир поднял руку:
— О, светлейшая! Весть благоприятна, потому что его величество выразил желание встретиться с тобой. Но с одной оговоркой: можешь взять не более пятерых охранников.
Это было наглостью и неуважением к прибывшим парламентёрам; но Ирина чудом себя сдержала, не ответила резко и не развернула коня. Только помолчала, сопя, взвешивала возможности: да, конечно, хамство есть хамство, но по сути требование Самсона ничего не меняло, ибо пять или пятьдесят защитников роли не играли — ведь алан при любом раскладе больше; если захотят её погубить — сила всё равно на их стороне.
— Будь по-вашему, — холодно ответила женщина. — Но оставшимся моим спутникам строго накажу: если меня не выпустят до заката, пусть они скачут к Святославу, чтобы передать о моём пленении или гибели. Не пытайтесь также с ними разделаться — мы в ущелье спрятали своих часовых: убедившись в вашем коварстве, те успеют улизнуть и вернуться к князю.
— Хорошо, поехали.
Попрощавшись с гридями и решив, кто из них отправится вместе с нею, бывшая супруга Иосифа двинулась к воротам столицы. Город, на первый взгляд, совершенно не изменился — вроде бы и не было тех тринадцати лет, что прошли со времени подлого захвата Ирины и её продажи в рабство. Только деревянные мостовые явственно нуждались в починке, да ещё прибавилось мазанок на окраине; но потом возникало недоумение: отчего Магас, несмотря на буйное лето, выглядел как-то серо, тихо, без особого давнего задора? В чём тут было дело? Наконец сделалось понятно: не звонили к вечерне колокола на Святой Софии. Удивившись этому, дочка Негулая задала соответствующий вопрос командиру аланских всадников. Тот ответил просто:
— В храме службы нет.
— Как же так? Что произошло?
— После давнего появления вашей светлости в Магасе здесь работали по приказу Иосифа дознаватели из Итиля. Обнаружили: ваша светлость тайно крестились — не имев на то дозволения каган-бека. А коль скоро нагнать и вернуть вашу светлость восвояси не было возможности, злобу выместили на церкви. Высекли прилюдно монашку, что явилась крёстной матерью вашей светлости, и она умерла от ран. Выдворили отсюда попа, чтобы ехал обратно в Константинополь. И указом великого керкундеджа запретили Святой Софии действовать. Там теперь царская конюшня.
— О, мой Бог!
— Тех из прихожан, кто роптал, тоже высекли. Под горячую руку и другие церквушки позакрывали... По потом как-то утряслось. Кое-где идёт опять служба, только не в соборе.
У Ирины хватило выдержки не высказывать всё, что она подумала в тс печальные несколько мгновений. Но решила про себя: Димидир заплатит и за эти свои злодеяния. Ах, несчастная Поликсения-Зоя! Пострадала невинно, претерпела такие телесные и душевные муки. Чем и как искупить её боль и смерть?
В небольшом бассейне, у ступенек дворца, там, где некогда плавали золотые рыбки, не было воды. Судя по потрескавшейся серой краске, много лет. Да и сад выглядел не слишком ухоженным, мраморную лестницу не драпировали праздничным ковром, как обычно. В небе, всполошившись, каркали вороны: раньше специально обученные соколы истребляли их, но теперь, очевидно, этого не делал никто. Видя недоумение на лице посланницы Святослава, командир заметил:
— Ваша светлость не знает: у его величества неизбывная скорбь. Он четыре года тому назад потерял от неизлечимой неизвестной болезни преданную супругу и единственного любимого сына. И с тех пор пребывает в печали, на охоту не ездит и к народу выходит редко. А когда ему предлагают привести в порядок дворец и сад, запрещает категорически. Хочет, чтобы всё оставалось, как во времена Мирры и Боруха.
— Я не знала, действительно. Бедный братец! — прошептала Ирина несколько растерянно.
Тронный зал освещался только несколькими свечами, вставленными в бронзовые, но позеленевшие от времени канделябры. Воздух стоял тяжёлый, спёртый — помещение не проветривалось давно. Кресло монарха, установленное в глубине зала под балдахином на возвышении, пустовало. Керкундедж сгорбившись сидел за столом, на обычном стуле, и его исхудавшее дряблое лицо потрясло сестру. Тусклые глаза повелителя Алании источали могильный холод.
Он взглянул на неё как-то безразлично, невозмутимо, словно видел до этого только накануне. Вяло произнёс:
— Здравствуй, Ирма. Слава богу, что ты успела приехать.
— Вот как? — улыбнулась она. — Получается, ваше величество радо моему появлению в Магасе?
— Разумеется: ты — родная кровь.
— Ну, к родной крови можно относиться по-разному. Например, захватить и продать печенежскому перекупщику рабов.
Брат провёл пальцем по виску, словно вспоминая о чём-то. Сморщил переносицу:
— А-а, имеешь в виду тот досадный случай?.. Да, согласен, было отвратительно. Я потом раскаялся и отправил багатара Церека вновь тебя найти в Семикаракоре, выкупить обратно. Но Церек опоздал. Ничего не вышло. И к тому же вскоре он погиб в стычке с печенегом Асфаром. Здесь у нас перемерли все. Я один остался. И, наверное, вскоре полечу вслед за ними... — У Самсона вырвался безотрадный вздох. — Сядь, сестрица. Выслушай, не перебивай. Я ведь знаю, кто тебя послал и зачем. Никаких условий русского кагана предъявлять мне не надо. Мы сражаться с ним не хотим и не станем. Я вообще никогда не считал себя сильным полководцем, а теперь и подавно... С лёгким сердцем передам тебе власть в Алании. Да, не спорь. Ты единственная прямая наследница нашего отца. Сын мой умер, и в роду больше нет мужчин. У тебя ж получится. Никаких сомнений... Будешь править по справедливости, восстановишь христианскую церковь, снова приобщишь нашу Родину к ойкумене. Я не мог, потому что боялся Иосифа. Я боялся многого, а чем больше боишься, тем скорее сможешь запутаться, понаделать ошибок, преступлений и мерзостей... Грешен, грешен! И за это отвечу в Судный день! — Он замолк и сгорбился ещё больше.