На инстинктах

Смотрит на меня своими огромными глазами, не понимая, как трудно мне выдавить из себя хоть слово. Не ведая, как тяжко держать сжатыми пальцы, которыми жажду прикасаться к ней. Не замечая, как тяжело мне даётся каждый вдох в саднящую грудь.

– Идём? – срывается с её губ, и я не сразу понимаю, что это вопрос.

– Куда?

Улыбается едва-едва. Невесело. С отчуждённостью.

– Найдём для разговора место потише и потеплее.

Она обходит машину и садится на пассажирское сиденье, как делала раньше, когда мы куда-нибудь ездили. Такое простое действие, уже почти вызвавшее привычку. И тем страшнее утратить эти моменты. Ломка будет адской.

Я сел за руль, завёлся и тронулся, уже зная куда мы поедем. Из подходящих мест на моей памяти был только ресторан с залом, где есть высокие перегородки. Вроде и с людьми, а вроде и наедине. Главное - в руках себя держать.

Доехали быстро и молча. Кукла вышла из машины и терпеливо ждала, а я почему-то не хотел внутрь. Один её взгляд говорил о многом. Сейчас будет битва. Я не хочу её отпускать, а она не хочет со мной оставаться. И я даже понимаю её теперь. С таким придурком встречаться – это нужно терпение иметь.

Внутри было тепло и, как я понял, немноголюдно. Я бы сказал тихо. Нас проводили к столику, взяли заказ. Чашка кофе и чашка чая. Она не поднимает взгляда от столешницы, а я не могу оторвать взгляд от неё.

– Тебе нужно было сразу сказать про атрезию, – выдавливаю из себя, вертя в пальцах зажигалку. – Я бы понял.

Вскидывает на меня потрясённый взгляд.

– Откуда ты знаешь?

– Помнишь карточку твою в руках держал? Я прочёл, но не понял. Сегодня всё встало на свои места.

– Это всё равно ничего не меняет, – снова опустила взгляд.

Официант принёс напитки и ушел, а кукла всё сидела, не глядя мне в глаза, заставляя делать над собой усилия, чтобы не позвать её… чтобы не вынудить смотреть на меня.

– Почему? – спрашиваю через короткие мгновения. – Я слишком плох? Безумен? Скажи, Ань.

– Скажу, – сжала горячую чашку узкими ладонями и утопила в ней свой взгляд. – Мой отец всегда очень любил маму. Как ты выразился, говоря о Лизе, души не чаял, на руках носил. И всё было прекрасно до определённого времени, пока папа не стал проявлять ревность. Слабую, ничем не подогретую. Обычные шутливые вопросы о каких-то знакомых мужчинах или коротких задержках… однажды это всё перемахнуло за границу шутки. Тогда этот козёл впервые ударил маму по лицу. Она не из робкого десятка, потому и сдачу дала и вещи собрала, да только меня увести никто не дал. Тогда начался шантаж, – кукла поднимает взор полный боли. – Постоянные побои и упрёки во всём, что касалось посторонних мужчин. Не так смотрели, не так говорили, не так делали. Они… а наказывал он за это маму. Я не приемлю ревность, где есть насилие, Стас. Вчера ты приложил руку к Денису, а завтра ударишь меня.

Пальцы под столом сжались до боли. Хотелось расквасить морду её папаше. Теперь-то понятно, за что она его так «ласково» зовёт.

– Я никогда в жизни тебя и пальцем не трону, – возражаю, стиснув зубы. – Я же не давал повода так думать обо мне.

Кукла снова отвела взгляд, но на этот раз в нём мелькнуло чувство вины.

– Я не хочу повторять судьбу матери, – выдохнула она.

Её глаза увлажнились, а губы задрожали. Кажется, моя девочка собирается плакать.

К чёрту всё… Чего я собственно жду?

Поднялся со своего места и пересел поближе к ней, обнял за плечи и заставил уткнуться лицом в свою грудь.

– Я никогда в жизни не сделаю тебе больно, кукла. Лучше сам сдохну.

‍