Страница 39 из 57
Зато жёлтая фигня оказалась разговорчивой, чтобы не сказать болтливой, а изнывавший от скуки Буратина был благодарным и внимательным слушателем.
– Я цыпль, – представилась тварюка и тут же пустилась в объяснения, что цыпли – это новомодная и чрезвычайно перспективная модификация базовой основы куриных, прошитая генами дебря и заполированная страусом и лемуром. Цыпли были недавно запущены в серию лабораторией перспективных исследований. Как и все изделия ЛПИ, цыпль с рождения имел статус эволюционирующего и ни дня не прожил в вольере.
Работала с его тельцем и умишком кураторша из отдела стратегических исследований: существо называло её мамой. Об этой самой маме цыпль был готов говорить бесконечно и в исключительно восторженном тоне. Трезвомыслящий Буратина только хмыкал. Впрочем, скепсиса у него поубавилось, когда он узнал, что мама – лиса: ему вдруг вспомнился чей-то рассказ, что у лис и в самом деле встречается генетически обусловленная любовь к птичьим. Вполне вероятно, что мама и её питомец и впрямь жили душа в душу.
Потом разговор перекинулся на темы образования. Тут Буратина навострил уши: малолетний цыпль оказался неожиданно хорошо подкован по этой части.
Зашла речь и про Аусбухенцентрум.
– Мама, – рассказывал цыпль, тщетно пытаясь вырвать своим слабеньким клювиком длинное перо, выросшее почему-то на ноге, – тоже хотела меня отдать в Центр. Там выше стандарты образования. Но я решил, что не выдержу. Там бьют, – доверительно сообщил он. – И пытают.
– Кто бьёт, кто пытает? – поинтересовался бамбук. Он не очень-то боялся побоев, однако хотел знать подробности.
– Все, – вздохнул цыпль. – Такие уж у них традиции.
Буратина захотел подробностей и получил их: жёлтая фигня выдала на-гора кучу разнообразных сведений.
Судя по рассказу цыпля, Аусбухенцентрум был любопытным образчиком эволюции учреждений. Колледж вырос на месте армейского хосписа военных времён – само его название на одном из древних человеческих языков означало «Центр списания». Туда свозили необратимо повреждённые изделия, уже не способные воевать, и притом не могущие умереть без посторонней помощи. Сначала это были киборги и кибриды, попавшие под электромагнитные удары, потом – зазомбированные, нейроповреждённые, прошедшие пытки и прочий отработанный шлак.
Большая часть этого живого мусора именно что списывалась – то есть, попросту говоря, шла на препараты. Однако по ходу войны кое-какие повреждения, ранее считавшиеся безнадёжными, научились лечить, и при «центре списания» открыли что-то вроде реабилитационного блока. Поскольку после электромагнитных ударов, вирусных нейроатак и тому подобных сюрпризов содержимое мозга обычно стиралось напрочь или превращалось в кашу, реабилитация стала включать в себя и ускоренное обучение. Занимался этим низший персонал из некондиционных изделий, а не люди. После Хомокоста это обстоятельство оказалось решающим: в отличие от прочих служб, реабилитационный центр почти не пострадал. На его-то базе и возник колледж.
Центр гордился своей историей и свято блюл традиции, прежде всего учебно-дисциплинарные. С учениками обращались так же, как с реабилитируемыми солдатами, которых нужно или как можно быстрее поставить на ноги, или как можно скорее отправить в расход.
Основным инструментом обучения считалась боль – и как средство наказания, и как стимулятор внимания обучаемого. По словам цыпля, на уроках ученики сидели опутанные проводами, подключёнными к разным чувствительным местам. Использовались и обычные пластиковые дубинки. Обучение шло в пакетном режиме – до полного истощения нервной системы ученика. Отдыхом считалась тяжёлая физическая работа на пользу Центра и короткий сон. Тирания старших учеников и издевательства над новичками поощрялись. Единственное, что можно было сказать о колледже хорошего, так это то, что кормёжка там была отменная. Это тоже было традицией, восходящей к реабилитационным повышенным пайкам. Впрочем, юного цыпля, не знавшего голода, это совершенно не вдохновляло.
– Жуть какая-то, – резюмировал он. – Я так и сказал маме, что туда не пойду ни за что. Я перспективный, с высоким IIQ, со мной нельзя так обращаться. Меня ж там просто заклюют. Нет, нет, сказал я маме. И мама со мной согласилась! – победно закончил цыпль, растопырив жёлтые пёрышки.
– Яюшки… А кто тебе рассказал про провода на уроках и всё такое прочее? – на всякий случай поинтересовался Буратина.
– Мама, кто ж ещё? – удивился цыпль.
– Ага, понятненько, – сказал бамбук и задумался.
Как бы ни был бамбук глуп и неразвит, всякое житейское он знал получше желторотого цыпля, и о том, как делаются дела, имел представление. Так что, покумекав, он решил, что мама, скорее всего, пыталась выбить из руководства деньги на обучение своего питомца в Аусбухен-центре – а когда это не прокатило, сдала назад, для надёжности запугав цыпля, чтобы он и думать забыл про эту лавочку.
Из этого следовало довольно многое. В частности, то, что Аусбухен – не курорт, но и не филиал препараторской. Боли Буратина не особенно боялся. Не боялся он и перспективы разборок с шоблою: драться он умел и любил. Зато в Аусбухенцентре он не будет голодать, а вот это очень важно.
Он ещё потрепался с цыплем на разные житейские темы. Наконец тот заявил, что его уже давно ждёт мама.
Выпустить его, однако, оказалось сложно: папа Карло имел привычку на ночь запирать Буратину в каморке, так что пришлось разбить замазанное окно и выпихнуть цыпля наружу. Жёлтая фигня вывалилась из окна, пропищав напоследок что-то вроде «давай до свидания».
Буратина устроился у фальшивого огня, размышляя о том, что цыпля, наверное, сразу положат на стол дорезывать – а к утру всё-таки покормят.
Деревяшкин зажмурился и стал представлять себе разнообразную еду. В конце концов он навоображал себе огромное блюдо с ощипанным и зажаренным цыплем. От голода бамбука пробило на икотку.
Он не заметил, как под лестницей бесшумно отодвинулась в сторону канализационная решётка. Высунулась, понюхала воздух и вылезла – а лучше сказать, вытекла наружу – серая тварь на низко посаженных лапах.
Глава 15, в которой мы знакомимся с личностью по-своему любопытной, но не особенно симпатичной
То же место. Несколько ранее.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Стандартная личная карточка Ib № 635102
ПРОИСХОЖДЕНИЕ: изделие
ДАТА РОЖДЕНИЯ: 13 ноября 269 г.
АКТУАЛЬНЫЙ ВОЗРАСТ: 43 года
БИОЛОГИЧЕСКИЙ ВОЗРАСТ: 43 биогода
ГЕНЕТИЧЕСКИЙ СТАТУС APIF: 8110
ОСНОВА: крыса
ПОЛ: женский
ПРАВОВОЙ СТАТУС: недочеловек
ПРИМЕНЕНИЕ: очистка помещений, санитарно-технические работы
ЛИЧНОЕ ИМЯ: Суассара Лиомпа Андреа Дворкина
КЛИЧКА: Шушара
Больше всего я ненавижу всех.
Остальное – вольер, невкусный корм, унижения, голод, жалкую и гнусную жизнь среди труб – я научилась как-то терпеть.
Вот разве ещё запах мокрых тряпок. Тряпками здесь воняет всё. Самое противное – запах обоссанных подстилок из детских вольеров. И запах тряпок для уборки – серых, истрепанных до бесформенности, почти живых тряпок. Они с тяжелым плеском падают в ведро, с чмоканьем обвиваются вокруг сырого дерева швабры и оставляют за собой блестящие разводы, от которых несёт хлоркой.
Отдельно – запахи труб, горячих и холодных. От горячих пахнет сильнее, от холодных – гаже: сырость привносит оттенки.
Есть ещё тонкий, сладковато-тошнотворный запах – им подванивает снизу, из подвалов. Запах мучающейся плоти, страха и боли. Существа с обонянием вроде моего обычно пугаются этого запаха. Но меня он привлекает. Мне хотелось бы побывать внизу. Просто чтобы подышать ароматом страдающих тел. Мне нравится, когда они умирают, и ещё больше нравится, как они при этом мучаются. Запахи страха и боли возбуждают меня. Однажды снизу пахло так сладко, что я не выдержала и отдалась одному уродцу из вольера. Потом я долго бегала по коридорам, стараясь унять похоть и никого не укусить.