Страница 15 из 18
В течение дня выставляемые в аренду участки постоянно росли в цене: десять тысяч… пятьдесят… сто…
– Уолл-стрит просыпается, – съязвил аукционист.
Участок № 13 ушел Синклеру более чем за 600 000 долларов.
Аукционист сделал глубокий вдох.
– Номер четырнадцать, – проговорил он. Этот участок располагался посреди богатого месторождения Бербанк.
Толпа притихла. Затем бесцветный голос из середины зала произнес:
– Полмиллиона.
Это был представитель «Джипси Ойл Компани», дочки «Галф Ойл», сидевший с картой на коленях и не поднимавший от нее глаз.
– Кто даст шестьсот тысяч?
Аукционист славился умением разглядеть малейший кивок или жест участника торгов. Фрэнк Филлипс и один из его братьев пользовались едва заметными сигналами – поднятием бровей или вспышкой огонька сигары. Фрэнк шутил, что однажды брат обошелся им в лишние сто тысяч, прибив муху.
Зная свою аудиторию, аукционист указал на седовласого мужчину, сжимавшего в зубах незажженную сигару. Тот представлял консорциум, включавший Фрэнка Филлипса и Скелли – давних соперников, а ныне объединивших усилия союзников. Седовласый едва заметно кивнул.
– Семьсот тысяч, – выкрикнул аукционист, тут же указав на первого предложившего. Еще один кивок.
– Восемьсот тысяч.
Вновь поворот к первому участнику торгов, мужчине с картой.
– Девятьсот тысяч, – произнес тот.
Снова кивок седовласого мужчины с незажженной сигарой.
– Один миллион долларов, – проревел аукционист.
Однако ставки продолжали расти.
– Миллион сто тысяч, кто даст миллион двести?
На сей раз в зале наконец повисло молчание. Аукционист уставился на седовласого, продолжавшего жевать незажженную сигару. Журналист в зале заметил:
– Кому-то хочется на свежий воздух.
Аукционист проговорил:
– Это Бербанк, ребята. Не глядите в пол.
Никто не проронил ни слова.
– Продано! – прокричал аукционист. – За один миллион сто тысяч долларов.
Каждый следующий аукцион, казалось, превосходил предыдущий как величиной отдельного предложения, так и общей вырученной суммой. Аренда одного участка ушла почти за два миллиона, а максимальный сбор достиг без малого 14 миллионов долларов. Журналист ежемесячника «Харперс мансли мэгэзин» писал: «Когда это закончится? С каждой новой пробуренной скважиной индейцы богатеют все больше и больше»[163]. И добавлял: «Осейджи становятся настолько богатыми, что с этим нужно что-то делать»[164].
Всевозрастающее число белых американцев тревожило богатство осейджей – возмущение умело подогревала пресса. Журналисты рассказывали часто приукрашенные дикими подробностями истории про осейджей, выбрасывавших рояли на лужайки у дома или покупавших новый автомобиль, когда у старого прокалывалась шина. Журнал «Трэвел» писал: «Сегодня индеец-осейдж – король расточительности. По сравнению с ним мотовство блудного сына с его любовью к внешней мишуре – просто образец бережливости». В том же духе было выдержано и письмо в редакцию еженедельника «Индепендент», где осейджи приводились как пример никчемных людей, разбогатевших «просто потому, что правительство, к несчастью, поселило их на земле, богатой нефтью, которую мы, белые, для них добыли»[165]. Джон Джозеф Мэтьюз с горечью вспоминал журналистскую братию, «потешавшуюся с обычным самодовольным благоразумием стороннего наблюдателя над причудливым влиянием внезапного богатства на людей неолита»[166].
При этом в статьях почти или совсем не упоминалось о множестве осейджей, разумно вложивших свои деньги, или традициях предков, считавших проявление щедрости престижным для всего племени[167]. К тому же в «ревущие двадцатые», время, названное Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом «величайшим и самым веселым кутежом в истории»[168], осейджи были отнюдь не одиноки в своей расточительности. Нефтяной магнат Марлэнд, открывший месторождение Бербанк, возвел в Понка-Сити 22-комнатный особняк, который потом забросил ради еще большего дворца. Интерьеры последнего повторяли убранство флорентийского палаццо Даванцати XIV века, здесь было 55 комнат (в том числе бальный зал с покрытым сусальным золотом потолком и люстрами уотерфордского хрусталя), 12 ванных комнат, 7 каминов, 3 кухни и лифт, отделанный бизоньими шкурами. В угодьях располагался плавательный бассейн, поля для игры в поло и гольф и пять озер с островами. На вопрос об излишествах Марлэнд даже не думал оправдываться: «Для меня предназначение денег состоит в том, чтобы покупать и строить. Что я и сделал. Если вы это имеете в виду, тогда я виновен»[169]. Однако всего через несколько лет он был настолько разорен, что не мог оплатить счета за электричество, и вынужденно съехал из особняка. После пробы сил в политике он попытался открыть еще один нефтяной фонтан, но потерпел неудачу. Его архитектор вспоминал: «В последний раз я видел его где-то на северо-востоке от города, сидящим на какой-то бочке. Шел дождь, он был в плаще и зюйдвестке и просто сидел не двигаясь, совершенно подавленный. Два или три человека работали на переносной буровой установке в надежде найти нефть. Я ушел буквально с комом в горле и слезами на глазах»[170]. Еще один известный нефтепромышленник в Оклахоме так же быстро промотал 50 миллионов долларов и остался на бобах.
Многие осейджи, в отличие от прочих богатых американцев, не могли тратить свои деньги как им заблагорассудится, потому что федеральное правительство учредило систему финансовых опекунов (один из них утверждал, что взрослый осейдж «как шестилетний или восьмилетний ребенок – едва видит новую игрушку, как тут же хочет ее купить»[171]). Закон устанавливал, что опекуны назначались всякому индейцу, которого министерство внутренних дел сочтет «недееспособным». На практике решение, фактически поражавшее в гражданских правах, почти всегда основывалось на доле индейской крови владельца собственности или том, что Верховный суд штата определял как «расовую слабость»[172]. Опекун неизменно назначался чистокровному индейцу и редко – человеку смешанного происхождения. Сирота и наполовину сиу Джон Палмер, усыновленный осейджской семьей и сыгравший столь важную роль в отстаивании прав племени на полезные ископаемые, призывал конгрессменов: «Пусть не доля белой или индейской крови определяет, что забрать и что оставить членам племени. Дело не в ней. Вы, господа, не должны этим заниматься»[173].
Подобные призывы, разумеется, игнорировались, и конгрессмены собирались в обшитых деревянными панелями залах заседаний комитетов и часами в мельчайших подробностях изучали траты осейджей, словно на карту была поставлена государственная безопасность. На слушаниях подкомитета Палаты представителей 1920 года законодатели произвели тщательный анализ отчета государственного ревизора, направленного изучить характер текущих расходов племени, в том числе и семьи Молли. Тот, в частности, с порицанием представил одно из приложений: счет в мясной лавке на 319 долларов и 5 центов, накопившийся перед смертью у матери Молли Лиззи.
Ревизор настаивал на том, что соглашение о правах племени на нефть было заключено правительством не иначе как под властью дьявольского наваждения. Исполненный мрачного негодования, он возгласил: «Я побывал и работал в большинстве городов нашей страны и более или менее знаком с их отвратительными язвами и ужасающими клоаками. Но пока не приехал к этим индейцам, никогда до конца не понимал истории Содома и Гоморры, уничтожение и гибель которых были карой за их грехи и пороки»[174].
163
Shepherd, «Lo, the Rich Indian!»
164
Brown, «Our Plutocratic Osage Indians».
165
Цитируется в Harmon, Rich Indians, 181.
166
Там же, 185.
167
Подробнее об этом см. там же.
168
F. Scott Fitzgerald, The Crack-Up (1945; repr., New York: New Directions, 2009), 87.
169
Gregory, Oil in Oklahoma, 40.
170
Там же, 43.
171
Modifying Osage Fund Restrictions, 73.
172
Из решения по делу Barnett v. Barnett, Supreme Court of Oklahoma, 13 июля 1926 года.
173
Indians of the United States: Investigation of the Field Service, 399.
174
Х. С. Трэйлор Като Селлс, в Indians of the United States: Investigation of the Field Service, 201.