Страница 14 из 41
Или же судно не попадет в настоящий центр урагана. Центр может пройти чуть в стороне - краем. Он поймал взгляд капитана: увидел, что Эдвардес думает о том же самом. А капитан Эдвардес вдобавок производил в уме расчет. Они необычно долго шли к центру - семнадцать часов. Вполне может статься, что до другого края - еще семнадцать часов. За это время в открытые люки попадет много воды. Если столько же, сколько уже попало, судно опрокинется. До второй атаки люки необходимо закрыть.
- Начнем немедленно, - сказал он. - Ветер спадает. Мистер Бакстон возьмет на себя носовые люки, мистер Рабб - кормовые. Мистер Уотчетт пойдет с мистером Бакстоном. Мистер Фостер, вы доставите лес: механики его приготовили. А вы, доктор, будьте здесь, наготове.
- Сэр, мне бы поговорить с китайцами, меня они знают лучше, чем помощников, - сказал доктор Франгсон (что было правдой, поскольку, охотясь за необычной музыкой, он сделался большим китаистом).
- Попробуйте, доктор.
Едва они повернулись к выходу, как судно сотрясла чудовищная волна; она оторвала правый трап, и он стал бить в борт, как паровой молот. Капитан по-крабьи перешел в конец мостика и посветил фонарем вниз - посмотреть, что там грохочет. Понял, но не мог придумать, как закрепить трап. К счастью, об этом позаботилось само море: через несколько минут оно оторвало трап и проглотило его, прежде чем он успел пробить борт. Тогда капитан вернулся в рулевую рубку. Тут все было разгромлено. Он обвел ее лучом фонаря. Ветер не только разбил окна - он вырвал чуть ли не все осколки из рам и теперь бушевал внутри. В первый миг капитану показалось, что рубка пуста, но луч фонаря задел двух людей, скорчившихся на полу, словно под пулеметным обстрелом.
Капитан Эдвардес снова посветил туда. Это были Рабб и Дик Уотчетт.
*
Дик, вы помните, оказался заперт в своей каюте и целый день - с двух часов, с тех самых пор, когда отказало рулевое управление, - пребывал в бездействии. В первый час он думал, что судно тонет. Клаустрофобия мучила его так, что он почти терял рассудок. Надо было чем-то заглушить ее. Надо сильно думать о чем-то другом. Поэтому сначала он попытался думать о Боге, но Бог ускользал. Уходил в тень. То же самое - дом: и он ускользал, не давался. В это тяжелое время внутренний взор мог задержаться только на одном сияющем предмете - на теле Сюки. Оказалось, он мог его удержать. Это было что-то ярко освещенное и осязаемое среди теней.
Но потом воображение сыграло с ним странную шутку: образ ее наготы стал занимать не только его ум, но и тело. Его это опечалило: он понял, что не может любить ее так, как ему казалось, раз способен о ней так думать. Но он все равно продолжал - настолько отчаянным было его положение; чтобы сохранить рассудок, стоило даже запачкать свою любовь.
Наконец после полуночи, когда ветер сделался порывистым, какой-то страшный удар волны освободил заклиненную дверь, и Дик вышел. Долгая работа воображения обессилила его, и добавился новый страх: он чувствовал, что теперь Бог вряд ли благоволит ему. Из каюты он направился прямо в салон, не выходя на палубу; там он и оставался вместе с другими, пока не пришла команда явиться на мостик.
Здесь он впервые ощутил непосредственно, что творится в атмосфере, только в отличие от остальных у него не было времени привыкнуть. Тем не менее, пока капитан отдавал команды, он держался, до самой последней минуты - он уже готов был последовать за мистером Бакстоном вниз, но тут от особенно сильного толчка - того, что сорвал трап, - он упал на четвереньки. Дальнейшее произошло мгновенно: вместо того чтобы ползти по трапу за остальными, он, не отдавая себе отчета в своих действиях, заполз в рулевую рубку.
Он, конечно, не знал, что так же поступил мистер Рабб.
Что до мистера Рабба, то он отправился сюда прямо из каюты плотника. В сущности, сознание его уже не работало. Действовал он автоматически, подобно лунатику, с непоколебимой целеустремленностью, рождаемой чистым инстинктом, - как у акулы, хватающей добычу. В этом состоянии он находился почти непрерывно с тех пор, как впервые поддался страху при первой попытке закрепить люки.
Теперь он сидел в углу, зажмурясь, с застывшим лицом, а Томас с увлеченностью мастерового, светя ночными своими глазами, отразившими луч фонаря, снова и снова пытался раздвинуть ему веки - тщетно.
Капитан Эдвардес смахнул лемура рукой, как сгоняют стервятника с мертвого тела. Потом остановился на мгновение, чтобы удержать в себе странную новую энергию, которую он должен был перекачать в эти два бескостных тела.
- Мистер Рабб, - тихо прорычал он, - идите на ют и закройте люк номер шесть. Мистер Уотчетт, идите вперед к мистеру Бакстону и закройте люк номер два.
Мистер Рабб не ответил и не шевельнулся. А мистер Уотчетт заговорил:
- Не могу, сэр, - сказал он жалким голосом.
- Я не отдаю команд, которые нельзя исполнить, - снова прорычал капитан, так же тихо.- Вам стало страшно - но это минутное. Это пройдет. Это пройдет, мальчик. Слушайте, я считаю до десяти. Когда я скажу "десять", вы соберетесь. Когда я скажу "десять", вы встанете на ноги. Дьявол! Я знаю, что вы не трус, иначе не стал бы тратить на вас время. Раз, два, три...
Считая, он светил на их лица. Уотчетт посмотрел на Рабба - и первый раз в жизни увидел, как выглядит Страх во всей его наготе. Уотчетт был смертельно напуган ветром; но такой страх, как у мистера Рабба, страшнее любого ветра. Когти ветра не так сильны.
- ...Восемь, девять...
- Закрыть номер два с мистером Бакстоном, - механически повторил он и пополз на животе ногами вперед по трапу, постепенно смелея.
А мистер Рабб молчал - казалось, он без сознания. Его надо было будить.
- Подлая шкура! - начал капитан Эдвардес, но на этом не остановился. Он пнул Рабба и продолжал ругаться; он испытывал стыд, брань не была для него привычна, но, отчаянно надеясь на ее тонизирующие свойства, он вспоминал слова, которые не употреблял со школы. Однако во влажном, зеленом, почти фосфорическом лице Рабба ничто не шевельнулось в ответ. С таким же успехом он мог бы дать ему грудь.
Но этого нельзя было так оставить. Такой страх на борту хуже чумы: он разносится быстрее. Этого нельзя допустить.