Страница 52 из 90
Добежав до окопа, гвардеец с шестом припал к брустверу. Он, казалось, подкарауливал головной танк, что двигался прямо к трансформаторной через бугорки и ямки, политые нефтью. Местами из отдельных лужиц нефть под тяжестью гусениц разлеталась в стороны, обливала броню, захлестывала смотровые щели.
Знали ли фашисты, что огненный меч, который они готовили для защитников Сталинграда, теперь занесен против них? Могли ли они думать, что у них под ногами загорится земля?
Гвардеец выскочил из окопа, держа над головой шест. На шесте красным флагом полыхал факел.
И земля загорелась! Вспыхнул танк!
Вражеские пехотинцы застрочили из пулеметов в гвардейца с факелом. Тот рухнул на землю и тут же встал, весь в огне. Метнувшись в сторону, затем прямо, он выбежал на площадь. И везде, где он появлялся, сразу же загоралась земля.
— Что это такое? — воскликнул кто-то из ребят, видя, как на площади мечется огненный ком. Вот он бросился навстречу бронированным машинам, как бы преграждая им путь…
Загорелся другой танк, третий… Остальные попятились назад, давя гусеницами свою же пехоту, припавшую к земле.
А земля горела, горела…
Сквозь огонь и дым было видно, как огненный ком выкатился на бугорок и там остановился. И когда остановился, Косте стало ясно, что это человек. Он поднял руку. Слившиеся языки пламени развевались вокруг него, как знамя на ветру. Он звал своих товарищей, друзей на помощь? Нет, он звал вперед, на врага…
Но не все гвардейцы, как показалось Косте, поняли этот жест героя. Вдруг наступила какая-то оглушительная тишина. Перестали строчить фашистские пулеметчики. Они были ошеломлены появлением горящего человека, который бежал на них, затем остановился. Замолчали и наши, видно, ожидая какой-то команды. Косте даже показалось, что все ждут команды горящего человека, и он, кажется, услышал его захлебывающийся в огне голос. Нет, это огонь так плескался.
Пламя на бугорке взметнулось еще выше и бросилось вперед. Сквозь огонь Косте плохо было видно, как и куда повел за собой горящий человек поднявшихся в контратаку гвардейцев. Он только видел, как через всю пылающую площадь, по горящей земле ринулись большие группы гвардейцев, словно их не брал огонь, словно они были из кремня. А потом до Костиного слуха донеслось нарастающее «ура!». Грозное и мощное, оно катилось все дальше и дальше.
Броситься бы вслед за гвардейцами, да нельзя: туда же потянутся и малыши… Однако надо узнать, кто же выскочил из-под этой кучи щебня с шестом и не пустил головной танк к трансформаторной, а потом поджег землю и сам превратился в горящий факел.
Узнал об этом Костя, когда стих бой, — вечером перед сумерками, когда возле невысокого бугорка, где была вырыта свежая могила, состоялся митинг.
Костя увидел сначала Александра Ивановича, затем Титова и только не мог найти Зернова. Но вот все повернули голову в сторону переднего края. Оттуда по глубокому ходу сообщения шли гвардейцы. На скрещенных винтовках они несли покрытого шинелью погибшего товарища. Несли скорбно, тяжело. И когда положили его на бугорок свежей земли и сняли шинель, чтоб попрощаться, Костя увидел на обгоревшей груди героя обуглившиеся, но сохранившие свои оттенки полосы морской тельняшки. Это был Зернов. Его нельзя было узнать в лицо, но это был он — огромный, хоть огонь и старался скоробить его тело, сильный и такой могучий, что, казалось, встань он снова во весь рост, топни ногой — и земля покачнется.
— Товарищи!.. — Титов приподнялся с носилок. В руках у него была красная книжечка. — Это партийный билет на имя Зернова Михаила… Мы не успели вручить тебе, наш дорогой товарищ, этот билет, но ты погиб коммунистом. Твой подвиг будет всегда освещать и согревать сердца патриотов Родины! Вечная слава тебе, Михаил Зернов…
Воины полка склонили головы. Прозвучал прощальный салют.
Костя стоял возле Титова, и ему казалось, что вот сейчас зазвучит рояль, на котором играл Зернов. Но рояль молчал. А немецкие танки все еще горели, корчились от огня.
Прошло еще две недели.
Ребята по-прежнему жили в трансформаторной. К ним из санитарной роты пришла мать Лизы. Надежды на восстановление ее зрения не было. Вытекшие глаза остались закрытыми на всю жизнь. Прислушиваясь к тому, что делают ребята, она ко всем относилась одинаково, иногда даже больше и строже спрашивала со своей дочери. Ее сразу полюбили все — и Петя, и Ваня, и Гира. Костя же был знаком с ней давно и относился к Лизиной матери с искренним уважением. Ему было очень жалко, что эта добрая и умная женщина осталась без глаз. Как-то у Пети сорвалось с языка: слепая — и нечего, мол, ее спрашивать о всяких пустяках. Костя схватил его за грудки, подтянул к себе и молча тряхнул так, что тот прикусил язык.
Все чаще и чаще стал приходить в трансформаторную Александр Иванович. Он похвалил Костю за радиокружок. Знакомясь с устройством радиоламп, трансформаторов, наушников, микрофона, ребята практически познавали законы физики, химии, вникали в существо электрических явлений и радиотехники.
— Знаешь что, Костя, давай эту рацию приведем в полный порядок и отнесем командиру полка, — как-то вечером, перед сном, предложил Ваня. — Отнесем и поговорим. Теперь он должен поверить нам и принять в полк.
— Правильно, я тоже пойду, — поддержал его Петя.
— Но ведь рация только принимает. Передатчик нам не наладить, — возразил Костя.
— Этого ни один радист здесь не сделает. Надо на заводе, — как бы оправдывая Костю, сказал Петя.
— Значит, это наш плюс, — заключил Ваня и с азартом настоял: — Идем, ты же не трус. Идем…
Костя подумал и согласился.
— Только вы первыми начинайте просить. Да не прямо, а так — сначала про пушки, а уж потом и насчет радистов.
— Ладно, я начну первым, — вызвался Петя, боясь, что Ваня не возьмет его в компанию.
Едва скоротав ночь, еще задолго до рассвета, Ваня, Петя и Костя тайком от девочек ушли к командиру полка.
— Значит, кто же из вас артиллеристом решил быть? — внимательно выслушав ребят, спросил Титов.
— Мы же об этом прямо не говорим, мы только спрашиваем, можно ли нам ходить на батарею, — сказал Петя.
— Кому это нам?
— Ну, Косте, Пете и мне, — с нетерпением пояснил Ваня. Костя пока молчал.
— Нечего там сейчас делать, снарядов нет, расчеты заняты другим делом, неинтересно, — заметил командир полка. — А то еще Костя вздумает посмотреть, что делается за передним краем, но пуля тут как тут — и нет вашего друга.
Костя понял намек и ответил:
— Что я, глупее всех?
В это время из-за перегородки послышался голос Александра Ивановича:
— Костя, говори прямо: зачем пришел?
Эти слова смутили мальчишку, а командир полка, будто ждал такой помощи, улыбаясь, позвал к себе Фомина:
— Александр Иванович, я думал — ты спишь. Заходи, заходи! Меня тут атакуют, штурмом хотят взять.
— Не спится что-то, — сказал Фомин, входя в отсек.
Костя насупился: «Теперь они вдвоем окончательно осмеют меня за разведку».
— Так, значит, вы решили ходить на батарею, а дальше что? — спросил Титов, вернувшись к прерванному разговору.
— Да нет, я просто так сказал, — пояснил Петя, глядя на рацию: вот, мол, рацию отремонтировали, значит, понимать надо, мы уже радисты, а про батарею так, для начала затеяли.
— Он «просто так сказал» потому, что не откровенно, — заметил Фомин.
— Вот это, пожалуй, верно, — подхватил Титов. — Например, ты, Ваня, кем хочешь быть: наводчиком? командиром орудия?
Этот вопрос поколебал Ваню, и он, забыв про условие, вдруг высказал свое сокровенное желание:
— Хочу быть командиром орудия!
Титов и Александр Иванович переглянулись и, чувствуя, что Ваня вот-вот заплачет, решили поддержать его. Сначала они говорили, что враг будет разбит. Для этого у советского народа есть все необходимое: и армия, и ее кадровый состав, и техника, и многое другое. Затем Александр Иванович коснулся выдержки и сказал об умелом использовании техники и заметил, что одним желанием врага не возьмешь.