Страница 10 из 25
Если бы депрессия рассматривалась как вариант, она купила бы бутылку водки, сняла бы номер в мотеле на чужое имя и ушла бы на несколько дней в самоволку, сбежав с собственной войны. Вот только Трэвису, ее прекрасному мальчику, угрожала смерть. А доброе имя ее мужа было запятнано лжесамоубийством. А ее отец, знаменитый пианист, успешно гастролировал, надеясь, что дочь, от которой он давно отказался и которая теперь скрывалась от закона, вскоре окажется в тюрьме или будет застрелена и не заставит его заплатить за то, что он сделал с ее матерью девятнадцать лет назад. На депрессию не было времени. Ни одной минуты.
Кроме того, она не испытывала ни малейшей склонности к депрессии. Депрессия – удел впавших в отчаяние людей, которые решили, что жизнь лишена смысла. Но Джейн знала, что смысла, наоборот, в избытке, что каждая минута жизни набита им под завязку и он прямо-таки выливается через край. Часть этого смысла была мучительной, как укол иголки, часть – настолько светлой, что ее жизнерадостное сердце, казалось, могло парить вместе с птицами. Правда, немалая часть самого глубинного смысла жизни, непонятная и таинственная, лежала за пределами ее понимания.
Джейн стояла у окна, наблюдала за домом в стиле «Искусств и ремесел», расположенным напротив, и думала о том, как добавить немного смысла в жизнь Лоренса Ханнафина. Пусть журналист наконец воспользуется ее даром, ясно увидит, как отвратительно жил до сих пор, получит шанс измениться в лучшую сторону, осознает свое положение в этой непостижимой Вселенной – положение таракана, который вслепую пробирается по темной канализационной трубе.
17
Спрятавшееся небо, словно лепестками цветов, забрасывало землю белыми хлопьями, как молодых на свадьбе забрасывают тысячами гвоздик; приятная белизна нежила ум Коры Гандерсан, облаченной во все белое; и этот лес спичек на длинных черенках из выбеленного дерева, надежно связанные пучки…
Пламя газовой зажигалки подожгло первую связку голубых головок, и та вспыхнула, точно миниатюрный факел, шипя и свистя. Кора бросила зажигалку, отъехала от тротуара и направилась вниз по Фицджеральд-авеню, к пересечению с Мейн-стрит.
Перспективу Фицджеральд-авеню замыкал старый отель «Веблен», построенный в 1886 году и с тех пор трижды ремонтировавшийся, последний раз – в прошлом году. Ресторан занимал половину цокольного этажа с большими окнами, через которые открывался чарующий вид на старомодный городской центр, усыпанный сейчас блестками снежинок.
Приблизившись к перекрестку, расположенному в одном квартале от Мейн-стрит, вверх по склону холма, Кора, держа баранку левой рукой, правой вытащила из флористической пены связку длинных, ярко горящих спичек, подожгла ими вторую связку, а потом кинула первый факел в заднюю часть машины. Мгновенно вспыхнули спичечные головки, разбросанные среди канистр с бензином.
Распространившийся по салону запах серы не встречался в снах, где Кора гуляла среди бушующего пламени, но ее это не смутило. Новый запах, казалось, свидетельствовал о ее неуязвимости. Тоненький тихий голос посоветовал ей сделать глубокий вдох, чтобы обезопасить себя от ожогов и снова стать той, кто вызывает благоговейный трепет у зрителей.
Огонь почти мгновенно охватил коврик, лежавший в багажнике. Едкий дымок был не так приятен, как серный запах горящих спичек, но никакого вреда нанести ей, конечно, не мог.
Пока она ехала в город, пятнадцать канистр с бензином раскачивались в такт движению машины: жидкость плескалась, раскручивалась, ударялась о металлические стенки, генерировала тепло, из-за чего чуть увеличилась в объеме, поднимающиеся пары расперли пластиковые закрутки на горловинах, и те надулись, как миниатюрные шарики, а некоторые частично отделились от резинок, удерживавших их на месте. Летучие пары скапливались на внутренней поверхности ненадежных крышек, просачивались наружу сквозь крохотные зазоры, стекали по поверхности канистр. Но утечка была небольшой – одна-две унции на все канистры.
Когда машина проехала последний перекресток на Фицджеральд-авеню и стала набирать скорость, направляясь к старому отелю «Веблен», жадные язычки пламени уже расползлись вокруг канистр, нашли пищевую пленку и принялись пожирать ее. Кора кинула вторую связку спичек себе за спину и услышала хлопок – пламя проникло в одну из канистр, – а потом еще один. Однако каждая канистра имела два выходных отверстия, а стремительно поднимающаяся температура еще не достигла значения, при котором наступает сверхбыстрое расширение топлива. Поэтому взрыва не последовало, слышался только шелест языков пламени в заливных горловинах и носиках.
В зеркало заднего вида Кора видела, как пляшет огонь в своей калейдоскопической красоте, как пешеходы на тротуаре останавливаются, показывают на ее машину, смотрят во все глаза, ошеломленные тем, что она перешла от прогулок по огню к огненной езде. Удивление окружающих радовало ее, она смеялась, ничуть не тревожась из-за того, что воздух внезапно раскалился, – сама она по-прежнему оставалась огнеупорной. Она была и автором, и героем этой поразительной истории, и, хотя воздух вдруг стал таким сухим и жарким, что у нее мгновенно потрескались губы и ноздри, она ничего не боялась – приятный внутренний голос, приободрявший ее, вероятно, принадлежал самому Богу, который наставлял и защищал Седраха в печи. Седрах, Мисах и Авденаго[9] выжили в царской печи, ни один волос на них не обгорел, и она точно так же выйдет из этого испытания целой и невредимой, а люди будут с восхищением смотреть на нее.
Когда пламя дошло до спинки водительского сиденья и стало лизать консоль между передними креслами, Кора Гандерсан на миг испытала жуткое ощущение – единственный сбой в триумфальной череде событий. Она увидела собаку на поводке, стоявшую с хозяином на тротуаре. Хотя это был золотистый ретривер, а не длинношерстная такса, она вспомнила о Дикси-Бель, сидящей в одиночестве, ее пронзила безмерная тоска по маленькой Дикси, разум на мгновение просветлел, и она осознала весь ужас происходящего. Но тоненький внутренний голос одобрительно зашептал, прогнав ужас и вызвав прилив радости, и Кора вскрикнула в экстазе, когда языки пламени перекинулись на подол ее платья.
Заднее стекло лопнуло от жара, бо́льшая часть дыма вылетела наружу, пламя на консоли метнулось назад, вплетая яркие перья в кудрявые волосы Коры, которая вдавила в пол педаль газа. С живостью непокорной героини в этом лучшем из рассказов, написанных ею, она испустила победный крик, вырвавшись на перекресток.
Мчась под суровым, белее бельма на глазу небом, сквозь Ниагару падающего снега, белый «экспедишн» рассекал потоки машин. И вот она в белом, точно как во сне, платье, единственном, в котором она за всю свою жизнь чувствовала себя хоть чуточку красивой, проломила стену ресторана. Огромные окна разбились, тысячи осколков полетели на посетителей, на столики, стулья и тарелки, люди метнулись в сторону, испуганные ее величественным появлением. Затем начались взрывы, выпустившие наконец Кору Гандерсан из этого мира, машина остановилась, и струи горящего бензина хлынули в просторный зал – угроза, против которой была бессильна даже группа охраны из шести человек; пламя поглотило их и губернатора, приехавшего из столицы, чтобы отпраздновать открытие отеля после ремонта.
18
Джейн держала анонимный телефон под рукой. Она по-прежнему слышала все, что говорил Ханнафин, если тот находился в одном из четырех помещений, где были установлены передатчики.
В главной спальне пустого дома она сняла светлый парик и сунула его в пластиковый пакет, который положила в большую сумку. Ханнафин был прав, считая, что она теперь не блондинка и не брюнетка. Каштановые волосы больше не были прямыми, с торчащими вихрами, став вьющимися ровно настолько, чтобы обмануть смотрящие на нее глаза. Теперь ее лицо, на взгляд постороннего, не было похоже на размещенные в Интернете фотографии одного из наиболее опасных преступников в стране.
9
Имеется в виду библейский рассказ о трех отроках (Дан. 1: 7), брошенных в огненную печь за отказ поклониться идолу и спасенных архангелом Михаилом.