Страница 2 из 4
Две женщины ушли в искусственный закат, медленно просачивающийся сквозь Купол. Да-да – именно так, медленно. Там, за полусферой, буйствовали чужие краски, образуя какой-то немыслимый спектр, который вообще невозможно было созерцать, а вот под Куполом происходило преображение всей этой дикости: заретушированные лужицы чего-то вполне приемлемого почти ласкали взгляд, игривые фонтанчики поднимали настроение, перевязь цветов дразнила чувства.
Макс, отведя взгляд от фигурки Беллы, изящной даже в мешковатом комбинезоне, налил себе слабоалкогольного пойла, скривился и в одиночку выпил. Заел чем-то безвкусным, сплюнул. Несколько минут созерцал закат, потом вздохнул.
– Эти переливы под Куполом всегда будят во мне несмышленого мальчишку… Понимаете, нет? Дремучая ностальгия по маминым рукам, защищённости и лёгким-лёгким снам…
Его моложавое, с толстыми губами лицо растеклось в каком-то неприличном забытье.
Эд тоже плеснул себе местной бормотухи. Высокий, мосластый. Выпил, помотал головой.
– А мне представляется в такие минуты другое. Как будто я старик, седина и всё такое, сижу перед камином в кресле-качалке, и в руках у меня… Что бы вы думали? Да-да – книга! Когда-то я интересовался глубокой древностью, временами Гомера, Овидия, Платона… Мне всегда было интересно, смогу ли я понять то, о чём они писали?
Алекс взял веточку чего-то немного душистого, поиграл ею на губах Натали, пощекотал ноздри, и, когда она недовольно сморщила носик, подул ей на лицо, от чего она, конечно же, чихнула. И сразу засмеялась.
Счастливо засмеялся и Алекс:
– А мы хотим всегда оставаться такими, какие мы есть. Да, Ташка?
– Как ты меня опять назвал? – женщина вскинула пушистые брови. – Что опять за беспардонное обращение с моим именем, Алекс? Я ведь не называю тебя…м-м-м… как это там на вашем ужасном русском? Ёшкой, к примеру.
– Ташка! – восторженно заорал Алекс. – Отныне я буду для тебя только Ёшкой! Слышишь? Ёшкой!!
Он прижал её к себе, поднял, завертел, зацеловал – в шею, глаза, уши… Женщина визжала и отбивалась:
– Прекрати сейчас же, ты, Ёшка несчастный! Это говорю тебе я, Натали де Гийон!
– Нет! – продолжал ликовать Алекс. – Моя Ташка хочет, чтобы Ёшка закружил её до маленьких чертенят в её зелёных глазищах! Чтобы она растеряла все веснушки со своего аристократического носика!
Колонисты общались между собой на традиционном универсальном языке, и лишь некоторые из них иногда обучали друг друга своему родному наречию. Натали делала это в силу гордости за свой род, а Алексу, кроме того, что общепринятый диалог казался ему ужасной кислятиной, безумно нравилось наблюдать, как она мучается, ломая язычок и коверкая русские слова. Остальные, кажется, вообще не вспоминали о своих корнях.
Держась за руки, подошли Белла и Рита. Алекс отпустил Натали, расшаркался перед дамами, щурившими глаза, и дёрнул за рукав Макса:
– Эй, большой ребёнок, пойдём, помогу тебе с парниками, а заодно и с фермой! Я добрый, добрый!
Полгода пролетело, как они оказались здесь, под Куполом, считая дни и месяца до прибытия звездолёта, который заберёт желающих покинуть колонию. Никто, конечно, не признавался вслух, что может войти в число дезертиров. Но каждый допускал для себя такую возможность; никто не знал, что ответит, когда ему зададут вопрос: «Остаётесь или летите?» Даже влюблённые избегали этой темы, хотя, конечно, давно договорились не иметь друг от друга никаких секретов.
С пропитанием ситуация за это время сложилось не так уж и плохо, а вернее сказать, и вовсе хорошо: в ультрасовременных парниках лихо вызревало всё, что туда сажалось, причём в рекордные сроки. На ферме плодились разноцветные кролики, курицы несли синие яйца, свинки, правда, использовалась только в научных целях. С месяц назад было освоено виноделие. Взращенная на планете пища усваивалась без особых эксцессов для организма землян, не считая, конечно, некоторых мелких недоразумений, как-то: округление форм без набора веса (весьма, впрочем, недурственное округление для женщин и немного досадное для мужчин, особенно для Макса), престранные сны (о которых никто ничего не мог поведать более конкретного), невозможность расчёта, даже приблизительно, времени, надобного для отправления естественных потребностей, ну и, пожалуй, самое главное: обоняние и вкус, похоже, уступали место другому быстро прогрессирующему ощущению – законченности энергообмена. Попранный чувства неоднократно поднимали бунт, для подавления которого у колонистов, однако, имелась в строго отведённом количестве доставленная с Земли снедь.
Что же касается размножения, то всем пока приходилось предохраняться. Белла и Рита были не прочь уже для разнообразия забеременеть от своих опостылевших половинок, но Центр, где обрабатывалась вся информация о житье-бытье колонистов, всё медлил с разрешением и, по всей видимости собирался выдать его не раньше, чем через год. И хотя приплод поселенцев, разбросанных по планетам, без каких-либо умопомрачительных эксцессов за последние пять лет вырос почти в три раза, Купол стараниями многочисленных скептиков продолжал подвергаться усиленному изучению.
А вот думать о себе, сколько душе угодно, никто не запрещал. Об оставленной Земле. О любви и одиночестве. О странных снах, оставляющих тлеющий след в сознании. О том, наконец, кто ты такой и зачем ты здесь.
Глава 2
… С парниками управились за час: проверили датчики, взяли заборы грунта для лаборатории, закрыли люки – делов-то. Однако, вспотели: четыре сооружения в виде полусфер, покрытых чудо-полимерами, были пятьдесят метров в диаметре и высотой под два метра. Ферма значилась одна, но там возились подольше. Подопытные морские свинки, все мужского пола ущемлённые в своём достоинстве кастраты, склонные на этой планете в силу каких-то загадочных причин к коллективизму, сообща выломали-таки перегородку и наведались в гости к кроликам, сожрав при этом весь чужой корм и вдобавок затеяв драку, наподдав кое-кому по ушам и получив в ответ по наглым мордасам. Процесс растаскивания забияк занял немало времени ввиду шустрости и тех, и других, а ведь надо было ещё починить перегородку и наполнить автоматические поилки-кормилки. Куры возбуждённо суетились в своём загоне, сердито квохча, и всё норовили побольнее цапнуть подельников за руки, пока те собирали яйца. Один самец, отчаянно маша куцыми крылышками, даже поднялся в воздух и нацелился было на потное лицо Макса, но, как говориться, успеха не снискал и жёстко приземлился обратно на синтетический пол под действием силы тяжести, резко возросшей от увесистого шлепка ладони по загривку. Куры были особой породы, нервные и драчливые, наверняка тоже втихаря мечтающие сцепиться с соседями при удобном случае. Яйца у них, с синей податливой скорлупой и пепельно-бурым наполнением, были богаты минералами, и на вкус, по общему мнению колонистов, ощущались тоже, как минералы. Птенцы из таких яиц не вылуплялись, хотя некоторые отсталые наседки всё ещё упорствовали в своём желании прилежно их высиживать, пока петухи, как им и положено, сшибались грудью и топтали задорных продвинутых молодух. Кур иногда употребляли в пищу, численность их регулировалась благодаря отсеку, где взращивались цыплята из пробирки, там же воспроизводились и свинки. Ну, а кролики были как кролики – ничего, в общем-то, особенного: жрали всё подряд и производили на инопланетный свет почти себе подобных (расцветка только у каждого кроля и крольчихи из нового потомства была пугающе разнообразной в своей пестроте). Мясо у потомства, как уже упоминалось, было оранжевым.
Усопших животных (а за полгода таких набралось шестеро: затосковавшие вдруг разом две свинки, три обожравшихся кроля да задолбанный в драке петух) замораживали для отправки на Землю.
– Шабаш… – выдохнул наконец Алекс. – Полоротый ты всё-таки, Максик. Зачем спорил, если знал, что проиграешь? Мучился бы сейчас один ещё бог знает сколько… Белла, ты уж извини за прямоту, помогать бы тебе не стала.