Чудеса случаются!

Алена даже по приколу померила какие-то ее древние платья. Смеялись вдвоем. Алена голенастая. Руки и ноги нелепо торчат и явно слишком длинные. Да и плечи широкие, если спину расправить, платье пополам треснет. Но… было что-то очаровательное и славное во всех этих цветах, воланчиках. Хотя Алена запретила себе признать правду. Было.

Временами бабушка ворчала, что не может красить губы в привычные яркие малиновый и вишневый цвета. Только гигиеническая помада. А что делать? Слишком кривой рот. Дикция гораздо лучше. И есть бабушка приловчилась с салфеткой в руке. Чтобы сразу убирать еду, если та торчит.

Веко ушили. Глаз в этом состоянии стал уже не таким красным. Но воспаление сохранялось.

Итак. К Новому году в зале нарядили большую елку. А в комнату бабушки Алена притащила охапку ветвей. Поставила в вазу. Украсила дождиком.

И тут старушка выдала финт ушами – попросилась сходить в «Макдоналдс». Его было видно из окна кухни. Тридцать метров от подъезда, не больше.

Алена брыкалась, но бабушка выпросила. Пообещала, что они купят по картошке, кексу – совсем немного посидят и сразу домой.

Алена помогла ей одеться. Сама привычно влезла в зимние кроссовки, пуховик… И отправились.

Бабушка впервые вышла из квартиры за полгода.

Доползли до американского заведения быстрого питания. Народу утром пятницы почти не было. Хотя и каникулы.

Алена обрадовалась. Но, оказалось, рано. Когда они с бабушкой пристроились, в кафе вошли человек пять одноклассников. Марина и Юля, а с ними кто-то из шестерок, включая Свету и Коленьку… Компания расположилась неподалеку. И… заметила Алену с бабушкой.

Старушка неторопливо жевала, поправляя вылетающую изо рта картошку. Ее пальто лежало рядом на диванчике. Темное платье. Белые бусы… Бабушка принарядилась как смогла.

Марина толкнула Юлю, показывая на старушку, изобразила, что роняет кусок булки изо рта. Все угодливо заржали.

Бабушка еще не поняла, что смеются над ней.

А компания продолжала прикалываться. Моргать, кривить лица, чавкать…

Алене в первую секунду стало стыдно. Окатило волной холода. Она пересела так, чтобы спиной загородить бабушку от наглых издевательских взглядов. Протянула ей новую салфетку. Поторопила. Мол, пойдем, а.

Бабушка не поняла. Спросила громко: она стала хуже слышать и иногда, забываясь, почти кричала. Мол, еще кексик возьми мне, Аленушка…

– Аленушка!

– Кексик!

– И пожуй за нее!

Алена посмотрела на крошки, усыпавшие платье бабушки. Аккуратно их стряхнула. Прежнее чувство, что стыдно за то, как отвратительно выглядит больная бабушка, не просто ушло – оно испарилось сразу. А на смену слабости в ногах, льду и мурашкам пришел огонь.

Алена поняла, что ей жарко, что в груди печет, а от ярости сжимаются кулаки. Она даже не узнала свой голос.

– Сейчас. Только кекс? Чай хочешь?

– Нет.

Алена встала. Бешенство жгло, искало выход.

Не понимая перемен, происходящих в Алене, одноклассники гоготали. Что-то почувствовал только Коленька. Он вдруг отвернулся. Отодвинулся в сторону. И замолчал.

Алена шла мимо компании медленно, ощущая себя огромной раскаленной железякой, плывущей в безвоздушном пространстве. Шаг, второй. Третий.

Подхватила два подноса на столе и перевернула вместе со всем, что на них лежало, прямо на одноклассников. Конкретно на Марину и Юлю. Коленька отодвинулся заранее.

Алена остановилась рядом с визжащими девочками, которые попытались было подняться, но вдруг сразу резко передумали. Горохом посыпались обратно на диванчик.

Ей казалось, что она стала еще выше ростом.

– Проблемы?

Ярость за ее спиной развернула огромные крылья. Алена посмотрела в глаза Марины и Юли, и обе не ответили. Света съежилась и отодвинулась в сторону, ближе к Коленьке.

Алена подошла к кассе. Купила кекс. К столику подбежал официант или менеджер. Что-то спросил. Одноклассницы отвечали, Алена не слушала.

Работник в униформе подошел к ней. И вдруг, через плечо Алены, ответил другой мужской голос:

– Не вяжись к девочке. Я все видел. Они врут.

– Но…

– Свиньи врут.

Алена повернулась. Жующие темноволосые мужчины лет сорока, несколько человек, подбадривающе смотрели на нее. А старший объяснялся с официантом.

Алена вернулась к бабушке. Дала ей кекс. Села рядом. И увидела, что старушка вытирает слезы.

– Ты чего, ба?

– Все в порядке, детка.

Сидели еще минут тридцать. Компания слиняла сразу же. Алена подавала салфетки. Отчаянно зевала, ее стало клонить в сон. Перекусившие темноволосые мужчины, прежде чем уйти, помахали Алене руками как добрые знакомые. Она им покивала. Видела их в первый и последний раз.

Дома бабушка стала слушать какую-то классику по радио. Алена собралась на тренировку.

Все было вокруг новым, непонятным. Новое, энергичное, стремительное, как не свое, тело. Новый голос. Это не пугало, но настораживало. Алена старалась приноровиться к слишком широкому шагу. Слишком большому количеству силы каждого движения. Будто она до этого была связана, опутана цепями и гирями, которые разорвала, освободилась.

Надо ли говорить, что в первый день после каникул она вошла в класс с предвкушающей злой улыбкой на лице и готовностью к бою?

Но… Марина и Юля предпочли замять конфликт. Что ж. Их право.

Алена немного разочарованно зачехлила невидимое оружие. Сложила крылья за спиной. Но она их чувствовала – были!

К весне вошла в основной состав. Осенью стала капитаном команды.

P. S. Бабушка практически полностью поправилась. Глаз лучше. Рот кривой, но не катастрофически. Речь внятная. А соображалка, как мы уже говорили, изначально не пострадала.

Димка стал немного меньше болеть.

В состояние «спасайся, кто может, я огромный танк» Алена научилась входить сознательно.

Очень помогает на поле, когда надо деморализовать, морально задавить соперника.

Военрук

К военруку мы относились двойственно. Чуть насмешливо: за не самую идеальную речь, пересыпанную «э-э-э» и вздохами, паузами (явно проглоченный мат), за общий нахохленный вид. Но и с некоторым уважением: на его уроках не озоровали. НВП в принципе не прогуливали, преподу не дерзили.

Ходили слухи, что он был в Африке военным советником. Что ранен. И даже награжден… Но именно слухи. Сколько в них правды, не знаю.

Теперь представьте – десятый класс. Мы сдаем экзамены. Иду на медаль. Но… девочка без мамы и папы. А золотых и серебряных наград школе выделяют не бесконечное количество… К тому же есть конфликт с класснухой, которая у нас русский и литературу преподавала. Нахватала я пятерок, отвечала без подготовки.

И помимо прочего сдала литературу устную «на отлично». Комиссия же сидела. Не только моя классная, которая на финишной прямой практически осознала, что кое-кто вот-вот может получить медаль…

Директор и она дружили. Мне влепили за сочинение 4/5. То есть за грамотность отлично. А вот содержание не идеально. И по этой непонятной оценке, хотя сам отдельный экзамен сдан на пять, в аттестате внезапно рисуют: «литература – четыре».

Но это, господа мои, серебряная медаль. А ее дать тоже руки не поднимаются. И? Правильно. Поведение!!!

Его снижают. Никаких «отлично». У всего класса – включая хулиганье – идеальное поведение в аттестате. У меня – опять же хорошо. Или даже удовлетворительно. Не помню. Надо посмотреть.

Офигевшая, я узнаю, что медали не будет. Несмотря на годовые пятерки по всем предметам. И экзамены опять же. Правда, радио на физике мне Марик собирал… Сама я смогла бы разве что убиться током. Но речь не про естественные науки.

Сижу, хлопаю глазами. Медалистов вызывают на сцену. А я в зале кручу свой синенький аттестат и переживаю. В семнадцать лет очередное столкновение с реальностью… Мне не просто обидно. Мне АБЫДНА… А-а-а-а-а!

Тут, явно нарушая регламент, слово берет военрук. Фильм «Запах женщины» смотрели?